Станислав Лем - Солярис. Эдем. Непобедимый
Если бы это зрелище не парализовало меня, я бы попытался убежать. Хари судорожно хватала воздух и билась головой о моё плечо, а потом стала медленно оседать на пол. Я подхватил её, отнёс в комнату, протиснувшись мимо расколотой дверной створки, и положил на кровать. Из-под её сломанных ногтей сочилась кровь. Когда она повернула руку, я увидел содранную до мяса ладонь. Я взглянул ей в лицо: открытые глаза смотрели сквозь меня без всякого выражения.
— Хари!
Она ответила невнятным бормотанием.
Я приблизил палец к её глазу. Веко опустилось. Я подошёл к шкафу с лекарствами. Кровать скрипнула. Я обернулся. Она сидела выпрямившись, со страхом глядя на свои окровавленные руки.
— Крис, — простонала она, — я… я… что со мной?
— Поранилась, выламывая дверь, — сказал я сухо.
У меня что-то случилось с губами, особенно с нижней, по ней словно мурашки бегали. Пришлось её прикусить.
Хари с минуту разглядывала свисающие с косяка зазубренные куски пластмассы, затем посмотрела на меня. Подбородок у неё задрожал, я видел, каким усилием она пыталась побороть страх.
Я отрезал кусок марли, вынул из шкафа присыпку на рану и возвратился к кровати. Всё, что я нёс, вывалилось из моих внезапно ослабевших рук, стеклянная баночка с коллодием разбилась, но я даже не наклонился. Лекарства были уже не нужны.
Я поднял её руку. Засохшая кровь ещё окружала ногти тонкой каёмкой, но все раны уже исчезли, а ладони затягивала молодая розовая кожа. Шрамы бледнели просто на глазах.
Я сел, погладил её по лицу и попытался ей улыбнуться. Не могу сказать, что мне это удалось.
— Зачем ты это сделала, Хари?
— Нет. Это… я?
Она показала глазами на дверь.
— Да. Не помнишь?
— Нет. Я увидела, что тебя нет, страшно перепугалась и…
— И что?
— Начала тебя искать, подумала, что ты, может быть, в ванной…
Только теперь я увидел, что шкаф сдвинут в сторону и открывает вход в ванную.
— А потом?
— Побежала к двери.
— Ну и?..
— Не помню. Что-то должно было случиться…
— Что?
— Не знаю.
— А что ты помнишь? Что было потом?
— Сидела здесь, на кровати.
— А как я тебя принёс, не помнишь?
Она колебалась. Уголки губ опустились вниз, лицо напряглось.
— Мне кажется… Может быть… Сама не знаю.
Она опустила ноги на пол и встала. Подошла к разбитой двери.
— Крис!
Я взял её сзади за плечи. Она дрожала. Вдруг она быстро обернулась и заглянула в мои глаза.
— Крис, — шептала она. — Крис.
— Успокойся.
— Крис, а если… Крис, может быть, у меня эпилепсия?
Эпилепсия, боже милостивый! Мне хотелось смеяться.
— Ну что ты, дорогая. Просто двери, понимаешь, тут такие, ну, такие двери…
Мы покинули комнату, когда с протяжным скрежетом открылись наружные заслонки, показав проваливающийся в океан солнечный диск, и направились в небольшую кухоньку в противоположном конце коридора. Мы хозяйничали вместе с Хари, перетряхивая содержимое шкафчиков и холодильников. Я быстро заметил, что она не слишком утруждала себя стряпнёй и умела немногим больше, чем открывать консервные банки, то есть столько же, сколько я. Я проглотил содержимое двух таких банок и выпил бесчисленное количество чашек кофе. Хари тоже ела, но так, как иногда едят дети, не желая делать неприятное взрослым, даже без принуждения, но механически и безразлично.
Потом мы пошли в маленькую операционную рядом с радиостанцией. У меня был один план. Я сказал Хари, что хочу на всякий случай её осмотреть, уселся на раскладное кресло и достал из стерилизатора шприц и иглу. Я знал, где что находится, почти на память, так нас вымуштровали на Земле. Взял каплю крови из её пальца, сделал мазок, высушил в испарителе и в высоком вакууме распылил на нём ионы серебра.
Вещественность этой работы действовала успокаивающе. Хари, отдыхая на подушках разложенного кресла, оглядывала заставленную приборами операционную.
Тишину нарушил прерывистый зуммер внутреннего телефона. Я поднял трубку.
— Кельвин, — сказал я, не спуская глаз с Хари, которая с какого-то момента впала в апатию, как будто изнурённая переживаниями последних часов.
— Ты в операционной? Наконец-то! — услышал я вздох облегчения.
Говорил Снаут. Я ждал, прижав трубку к уху.
— У тебя гость, а?
— Да.
— И ты занят?
— Да.
— Небольшое исследование, гм?
— А что? Хочешь сыграть партию в шахматы?
— Перестань, Кельвин. Сарториус хочет с тобой увидеться. Я имею в виду — с нами.
— Вот это новость! — Я был поражён. — А что с… — Я остановился и закончил: — Ты один?
— Нет. Я неточно выразился. Он хочет поговорить с нами. Мы соединимся втроём по видеофону, только заслони экран.
— Ах так! Почему же он просто мне не позвонил? Стесняется?
— Что-то в этом роде, — невнятно буркнул Снаут. — Ну так как?
— Как договоримся? Скажем, через час. Хорошо?
— Хорошо.
Потом Снаут нерешительно спросил:
— Ну, как ты?
— Сносно. А ты как?
— Думаю, немного хуже, чем ты. Ты не мог бы…
— Хочешь прийти ко мне? — догадался я. Посмотрел через плечо на Хари. Она склонила голову на подушку и лежала, закинув ногу на ногу, с безотчётной скукой подбрасывая серебристый шарик, которым оканчивалась цепочка у ручки кресла.
— Оставь это, слышишь? Оставь, ты! — донёсся до меня громкий голос Снаута.
Я увидел на экране его профиль. Остального я не слышал — он закрыл рукой микрофон, — но видел его шевелящиеся губы.
— Нет, не могу прийти. Может, потом. Итак, через час, — быстро проговорил он, и экран погас.
Я повесил трубку.
— Кто это был? — равнодушно спросила Хари.
— Да тут один… Снаут. Кибернетик. Ты его не знаешь.
— Долго ещё?
— А что, тебе скучно? — спросил я.
Я вложил первый из серии препаратов в кассету нейтринного микроскопа и по очереди нажал цветные кнопки выключателей. Глухо загудели силовые поля.
— Развлечений тут не слишком много, и, если моего скромного общества тебе окажется недостаточно, будет плохо, — говорил я рассеянно, делая большие паузы между словами, одновременно стискивая обеими руками большую чёрную головку, в которой блестел окуляр микроскопа, и вдавливая глаз в мягкую резиновую раковину. Хари сказала что-то, что до меня не дошло. Я видел как будто с большой высоты огромную пустыню, залитую серебряным блеском. На ней лежали покрытые лёгкой дымкой, словно потрескавшиеся и выветрившиеся плоские скалистые холмики. Это были красные тельца. Я сделал изображение резким и, не отрывая глаз от окуляров, всё глубже погружался в пылающее серебро. Одновременно левой рукой вращал регулировочную ручку столика и, когда лежавший одиноко, как валун, шарик оказался в перекрестье чёрных нитей, прибавил увеличение. Объектив как бы наезжал на деформированный, с провалившейся серединой, эритроцит, который казался уже кружочком скального кратера с чёрными резкими тенями в разрывах кольцевой кромки. Потом кромка, ощетинившаяся кристаллическим налётом ионов серебра, ушла за границу поля микроскопа. Появились мутные просвечивающие сквозь опалесцирующую воду контуры наполовину расплавленных, покоробленных цепочек белка. Поймав в чёрное перекрестье одно из уплотнений белковых обломков, я слегка подтолкнул рычаг увеличения, потом ещё; вот-вот должен был показаться конец этой дороги вглубь, приплюснутая тень одной молекулы заполнила весь окуляр, изображение прояснилось — сейчас!
