Саймон Грин - Искатель смерти
Теоретически действия императрицы подчинялись законам и обычаям и не должны были противоречить решениям парламента и Совета лордов. Но на практике императрица выслушивала (если была в настроении) решения обеих палат, а потом поступала по-своему. За спиной Лайонстон стояли армия и флот, и, пока эта поддержка сохранялась, никто не мог заставить императрицу поступать так, как ей не хочется. Именно поэтому перспектива увеличенного и более мощного звездного флота стала причиной бессонных ночей и вспотевших ладоней у членов парламента и лордов. Некоторые парламентарии говорили в кулуарах, что не очень-то верят в новых пришельцев, но так как никто не осмеливался заявить об этом открыто, такое мнение не могло получить поддержку во дворце. С другой стороны, позиция Лайонстон не была уже такой прочной, как прежде. Молодые отпрыски аристократических семей, которые не унаследовали титулы своих предков, делали карьеру в армии и на флоте. Получая чин за чином, они приобретали все большее влияние, а поэтому армия и флот переставали быть теми беспрекословными слугами императрицы, которыми когда-то являлись.
Все это привело к тому, что расклад политических сил при дворе потерял всякую определенность. В этом политическом хаосе императрица действовала сочетанием хитрых интриг и откровенного произвола.
Вслед за членами парламента наступила очередь разношерстной толпы: члены семей, политические прихлебатели, бизнесмены, офицеры и все прочие, кто мог купить, выпросить или украсть приглашение на аудиенцию. Императорский двор был политической и общественной осью, на которой крутилось все колесо Империи – здесь каждый хотел побывать или просто быть замеченным. Если вас хотя бы один раз не видели при дворе, то вы ни в чем не могли рассчитывать на серьезный успех.
И самыми последними – в невзрачной одежде, с изможденными лицами – в зал вошли десять простолюдинов, выигравших право посещения аудиенции в имперскую лотерею. Они получили возможность лично подать петицию императрице и просить ее о помощи, денежной субсидии или помиловании. Конечно, настойчиво просить о чем-либо во дворце было рискованным делом. Простолюдин не имел здесь союзников, а без них было разумнее не вступать в диалог с императрицей. Ее чувство справедливости было, мягко говоря, причудливым, хотя иногда она и могла принять решение в пользу простолюдина, дабы наказать досадившего ей аристократа. Но, как правило, выигравшие в лотерею могли рассчитывать только на роль статистов в этом спектакле. Некоторые присутствовали здесь в течение целого года и так и не решались задать свой вопрос.
Сегодня тронный зал представлял собой болото. Во влажном воздухе между искривленными покачивающимися деревьями клубился туман, поверхность пола заливала темная смрадная вода. С ветвей деревьев свешивались переплетенные лианы, в воздухе роились мошки и другие насекомые. Придворные старательно шлепали через болото, не забывая искоса поглядывать на шевелящихся неподалеку крокодилов или каких-то других тварей, скрывавшихся в мутной воде. То, что болото не было настоящим, не означало, что вы могли чувствовать себя в безопасности.
Большинство из того, что видели придворные, было всего лишь голограммой, но голограммой, настолько близкой к реальности, что контакт с ней вызывал неподдельное отвращение. Лайонстон не любила, чтобы ее придворные скучали на аудиенции, а ее фантазии были беспредельны и жестоки. В прошлом этот зал уже превращался в пустыню, арктическую тундру и городские трущобы. Пустыня доставила придворным особенно много неприятностей. Повсюду был песок, воздух обжигал легкие. Для того чтобы немного оживить пейзаж, Лайонстон приказала разбросать по песку маленьких металлических скорпионов. В жалящих хвостах этих докучливых медных тварей содержался нервнопаралитический яд. После такого укуса отпрыск одного из лордов в течение целой недели был на грани жизни и смерти, а Лайонстон при воспоминании об этом злорадно хихикала.
Придворные, глухо ворча, шлепали по болоту. Сознание того, что на них смотрит вся Империя, не поднимало им настроения. Каждая планета, независимо от того, как бы бедна она ни была и как бы далеко ни находилась, имела возможность наблюдать, что происходит во дворце, благодаря искусно скрытым камерам. Каждый год лорды и члены парламента клялись, что положат конец этому отжившему обычаю, но все их намерения оставались втуне. Никто не мог противостоять искушению предстать перед такой огромной аудиторией.
Из тумана то и дело показывалась мерцающая серебряная статуя, изображавшая одну из многочисленных разновидностей пришельцев, подчиненных Империи и занявших в ней свое место. Их было бесчисленное множество. Никто не знал сколько. Никто и не заботился об этом. Некоторые из статуй пережили цивилизации, которые они представляли. Это тоже никого не удивляло. В конце концов, единственной в своем роде была только Империя с ее человеческой цивилизацией. Некоторые из старых придворных, делая передышку, опирались на статуи и боязливо озирались по сторонам на предмет каких-нибудь коварных ловушек.
Императрица уже сидела на своем огромном троне из черного чугуна и мерцающей яшмы, стоявшем настолько высоко над водой, что у Лайонстон не было риска промочить ноги. Чувствовала она себя в высшей степени комфортно, хотя трон был изготовлен для человека гораздо более крупного телосложения. Плавающие клубы тумана трона не достигали, поэтому императрица могла наслаждаться чистым прохладным воздухом. Она выглядела царственно-спокойной и блистательно-красивой в своем пышном облачении и алмазной короне – императрицей до кончиков ногтей. В мутной воде у подножия трона, нагие, застыли ее стражницы, словно гончие собаки на невидимой привязи.
Придворные постепенно сосредоточились возле трона, оставаясь, впрочем, на почтительном расстоянии от него, и поклонились императрице. Она взглянула на сотни склоненных голов и широко зевнула. Придворные, обливаясь потом, застыли в поклоне, они ждали высочайшего дозволения выпрямиться (однажды Лайонстон заставила их ждать целый час). Наконец вялым взмахом руки она подала условный знак. Зазвучали фанфары, и придворные выпрямились. Кое-кто, морщась, массировал затекшую поясницу, но желающих открыто посетовать на затянувшуюся паузу не нашлось. Одного взгляда на стражниц было достаточно, чтобы отогнать эту мысль прочь. Нечеловечески бледные лица стражниц внушали страх, а прямой, немигающий взгляд их искусственных глаз напоминал неодушевленный взгляд насекомых. Не отрываясь они смотрели на придворных, и из-под их ногтей то и дело показывались металлические когти.
