Кир Булычев - Марсианское зелье
– Это выкинуть и это выкинуть, из этого еще что-то можно сделать. А когда откроются газетные киоски, вы мне купите модный журнал?
– Конечно, хоть сейчас пойду.
Грубина удивляло, что в Милице начисто нет прошлого. Будто она никогда не ходила в старухах. Сам он груз лет ощущал. Не сильно, но ощущал в душе. А Милица словно вчера родилась на свет.
– Я вам нравлюсь? – спросила она.
– Как? – Грубину давно никто не задавал таких вопросов.
– Я красивая? Я привлекательная женщина?
– Очень.
– Вы пейте кофе, я еще налью… Я за ширму пойду и примерю платье. Вы не возражаете?
Грубин не возражал. Он был в трансе, в загадочном сладком сне, в котором поят горячим кофе с коржиками.
Из-за ширмы Милица, роняя вещи и шурша материей, продолжала задавать вопросы:
– Александр Евдокимович, вы бывали в Москве?
– Вы меня Сашей зовите, – предложил Грубин. – А то неудобно.
– Очень мило, мне нравится этот современный стиль. А знаете, несмотря на то что мы с Александром Сергеевичем Пушкиным, поэтом, были очень близки, он всегда обращался ко мне по имени-отчеству. Интересно, правда? И вас тоже Сашей зовут.
Грубин мысленно проклял себя за невоспитанность. Даже не так поразился знакомству Милицы Федоровны, ибо знакомство было давним и ничего удивительного при ее возрасте и красоте в этом не было.
– Надо будет, Милица Федоровна, – сказал он официальным, несколько обиженным голосом, – пойти к Елене Сергеевне. Посоветоваться.
– Правильно, Сашенька, – засмеялась серебряным голосом из-за ширмы Милица. – А вы меня будете называть Милой? Мне так больше нравится. Ведь мы живем в двадцатом веке.
– Конечно, – ответил Грубин. Он продолжал еще обижаться, и это было приятно – обижаться на столь красивую женщину.
– Я только кое-что подгоню по себе. Ничего не годится, ну ровным счетом ничего. Потом поедем.
– Чего уж ехать. Десять минут пешком.
– А вы, Сашенька, инженер?
– Почему вы так решили? У меня образования не хватает. Я в конторе работаю.
Грубин говорил неправду, но эта неправда относилась к прошлому. Он знал, что с сегодняшнего дня он уже не руководит точкой по сбору вторичного сырья. Он скорее инженер, чем старьевщик. Прошлое было его личным делом. Ведь Мила тоже была старухой-домохозяйкой. А это ушло.
Милица вышла из-за ширмы, неся на руках платье. Она разложила его на столе, оттеснив Грубина на самый край, достала ножницы и задумалась.
– От моды я отстала. Придется будить Шурочку.
– Да, Шурочка, – вспомнил Грубин. – Она за вас обрадуется.
19
Грубин остановился за дверью Родионовых, позади Милицы. Та позвонила.
– Они рано встают. Я знаю, – сказала Милица.
– Вам кого? – спросила, открыв, женщина средних лет, чертами лица и голосом весьма схожая с Шурочкой, из тех женщин, что сохраняют стать и крепость тела на долгие годы и умеют рожать таких же крепких детей. Более того, отлично умеют с ними обращаться, не создавая лишнего шума, волнений и не опасаясь сквозняков.
За ней стояли двое парнишек, также схожих с Шурочкой чертами лица.
– Вы к Шурочке? – спросила женщина. – Из магазина?
– Здравствуйте, – произнесла весело Милица. – Вы меня не узнаете?
– Может, видела, – согласилась Шурочкина мать. – Заходите, чего в коридоре стоять. Шурка вчера под утро прибежала. Я на нее сердитая.
– Спасибо. Мы на минутку. – Милице было радостно, что ее не узнали.
– Ваша дочь здорова? – спросил из полутьмы коридора Грубин.
– А что с ней станется? Шура! К тебе пришли!
Женщина уплыла по коридору, и за ней, как утята, зашлепали Шурочкины братья.
– Она меня не узнала! – объявила торжественно Милица Федоровна. – А я только позавчера у нее соль занимала.
Шурочка, заспанная, сердитая после домашнего выговора, выглянула в коридор, приняла при плохом освещении Милицу за одну из своих подруг и спросила:
– Ты чего ни свет ни заря? Я еще не проснулась.
– Не узнала! – воскликнула Милица. – И мама твоя не узнала. А его узнаешь? Пойдите сюда, Сашенька.
Грубин неловко ухмыльнулся и переступил раза два длинными ногами.
– Мамочки мои родные! – ахнула Шурочка. – Товарищ Грубин! Неужели в самом деле подействовало?
– Как видите, – ответил Грубин и повернулся, медленно и нескладно, как у портного.
– А как остальные?
Шурочка говорила с Грубиным, а на Милицу даже не смотрела.
– Остальные? – Грубин хихикнул и подмигнул Милице. – Про всех не скажу, а вот одна твоя знакомая рядом стоит.
– Какая знакомая?
Шурочка наморщила лоб, поправила челку, приглядываясь пристально к Милице. Но все равно угадать не смогла.
– То ли меня разыгрываете, то ли я совсем дурой стала…
– Я твоя соседка, Бакшт, – прошептала Милица. – И ты мне нужна. Как сверстница.
– Ой, мамочки! – вырвалось у Шурочки. – Этого быть не может, я сейчас умру, если вы меня не разыгрываете.
– Полно, душечка, – сказала Милица. – У меня на стенке висят акварели. Я там очень похожа. Пошли, время не ждет. Надо уходить, а я без платья. Не в салопе же мне ходить по улицам. Мне придется сообразить что-нибудь из обносков.
– Чудеса, да и только, – говорила Шурочка. – Пойдемте на свет.
Тут она от волнения совсем перестала выговаривать знаки препинания.
– Мы сейчас у меня какое-нибудь платье возьмем, – предложила она, входя в комнату с Бакшт и подводя ее к окну, чтобы разглядеть получше. – Конечно это вы и я отсюда вижу что на акварели это тоже вы но с товарищем Грубиным меньше изменений теперь наука сделает громадный шаг вперед и стариков вообще не будет а с платьем мы что-нибудь придумаем мое возьмете вы тут подождите а я утащу одно наверное подойдет чего возиться только чтобы мама не увидела…
И Шурочка испарилась, исчезла, только слова ее еще витали несколько секунд в комнате.
– Ну вот, – сказала Милица. – Разве она не прелесть?
– Вы обе прелесть, – ответил Грубин, смутился и подошел к окну.
Он вдруг вспомнил, что Мила как-никак персидская княжна и была знакома с Александром Сергеевичем Пушкиным.
20
Савич сидел за столом, слушая, как щебечет Ванда. Он уже все осознал и готов был себя убить. И Ванду, разумеется, тоже. Не прожив и часа молодым, он уже изменил Елене вновь. И снова с Вандой. Как же это могло случиться?
Он же специально пил зелье для того, чтобы жизнь пошла по иному пути.
– Никитушка, – Ванда подкралась сзади и поцеловала его в затылок, – я так соскучилась по твоим кудрям, лет тридцать их не видала. Тебе кофе со сливками?
– Все равно, – сказал Савич.
– Сейчас гренки будут готовы. Ах ты мой донжуанчик! А я просыпаюсь – в кровати насильник. С ума можно сойти. А никому не расскажешь. Вот бы покойная мама смеялась!
