Виталий Забирко - Везде чужой
- Пойдём.
Геннад взял девочку за руку и направился к выходу.
- До свиданья, господин статс-лейнант, - лебезила сзади мэдам. - Я надеюсь, когда следствие закончится, вы вернёте девочку? У нас ведь контракт...
- Обязательно, - не оборачиваясь, буркнул Геннад. - За ваш счёт.
"Как же, жди", - подумал он про себя.
- И сами приезжайте, - продолжала мэдам. - В гости, так сказать. Примем по высшему разряду...
Геннад молча вышел на крыльцо и жадно вдохнул чистый воздух. Атмосфера этого дома была заражена миазмами человеческого разложения, которые были похуже мутагенных органоидов.
- Так до свиданья, - в последний раз прощебетала за спиной мэдам, и, наконец, послышался звук запираемой двери.
- Родители есть? - тихо спросил Геннад, стараясь приноровиться к неуклюжему шагу девочки.
- Нет. - Голос Контибель прозвучал бесцветно, мёртво, будто принадлежал кому-то другому, неодушевлённому и бесстрастному.
- Умерли?
- Умерли.
- Сколько тебе тогда было?
- Семь.
- А сюда кто продал?
- Тётя.
- Родная?
- Родная.
- Мамина сестра, папина?
- Мамина.
- А у тёти дети есть?
- Есть.
- Свою дочь не продала бы...
Геннаду показалось, что эту фразу он только подумал, но когда Контибель всё с той же отрешённой бесстрастностью ответила: - Тоже продала, - он понял, что сказал вслух.
Он ошеломлённо остановился. Контибель продолжала идти с методичностью заведённой игрушки, но, так как Геннад держал её за руку, её очередной шаг повис в воздухе, и она стала заваливаться в грязь, даже не пытаясь удержаться на ногах.
Геннад подхватил девочку на руки, развернул лицом к себе и заглянул в глаза.
- Чью дочь продала тётя?!
- Свою...
Глаза Контибель были широко раскрыты, она смотрела на Геннада, но не видела его.
- Родную?!!
- Родную...
Мир завертелся вокруг Геннада злым чёрным смерчем. Так как, господин Президент?! Свою внучку в бордель продать не желаете, а? Ха-арошие деньги дадим!
Осторожно, боясь упасть, Геннад опустил Контибель на землю и, держась за неё, как за единственную опору в бесчеловечном мире, хрупкую, исковерканную чужой чёрствостью и жестокостью, всё-таки устоял и постепенно пришёл в себя.
- Слушай... - сбивчиво заговорил он. - Я тебя обманул... Извини... Никакая ты не свидетельница... Я просто тебя забрал из этого страшного дома... Жить будешь у меня, а?.. В школу пойдёшь...
Контибель молчала.
- В школу хочешь?
Контибель молчала.
- Не хочешь?
- А что там делают? - спросила она тем же пустым голосом.
Она не верила.
- Там учатся. Тебя будут учить.
- Мэдам меня тоже учила...
- Не-ет! - заскрипев зубами, простонал Геннад, представив, чему учила мэдам. - Тебя будут учить читать, писать, рисовать!
- А что такое рисовать?
Геннад растерялся.
- Рисовать? Это... Это изображать красивый мир. Где все люди добрые, где светит солнце и звёзды, где небо голубое и безоблачное, где все счастливы...
- И где нет мужчин... - эхом добавила Контибель.
Глава шестая
Околоточный Мавриж оказался кряжистым мутантом с угрюмым собачьим лицом. Он принял Геннада на пороге своей хаты, молча ознакомился с предписанием статс-лейнанта, выслушал его и, ни слова не говоря, направился к хлеву. Сбитый с толку таким приёмом Геннад остался стоять на крыльце. Тем временем околоточный вывел из хлева огромного, обросшего мхом вола и стал запрягать его в телегу.
- Садись, - мрачно буркнул Геннаду Мавриж, кивнув на телегу, и бросил на передок охапку сена.
С некоторой опаской Геннад взобрался на повозку. Вол косил на него красными выкаченными глазами, шумно выдыхая пар из ноздрей.
- Смирный, - успокоил Геннада околоточный, потрепал вола за холку и пошёл в хату.
Вол повернул к Геннаду голову, облизал ноздри широченным языком и неожиданно завращал гнутыми острыми рогами, с противным скрипом потирая их друг о друга. Что-то не убеждало Геннада это движение в смиренности вола.
Через минуту Мавриж в полушубке и шапке вышел из хаты, держа в руках громадную трубу реактивного ружья. Усевшись на телегу, он положил ружье на колени, взял в руки вожжи и вопросительно посмотрел на статс-лейнанта.
- Поехали, - кивнул Геннад. Он понял, что сопровождающий ему попался на редкость исполнительный и немногословный.
- Как это у вас вола ещё не съели? - спросил он.
- Ядовитый, - кратко изрёк околоточный.
"Мог бы и сам догадаться", - подумал Геннад, ощущая тошнотворный запах, широким шлейфом тянувшийся за животным.
- До Солдатского хутора далеко?
- Два часа, - столь же экономно буркнул Мавриж.
Геннад замолчал. Похоже, разговора с околоточным не будет до самого хутора.
Возле хаты Палуча Геннад попросил подождать пару минут, спрыгнул с телеги и вошёл в дом. Когда он привёл к Палучу Контибель и попросил до вечера приютить девочку, Палуч отнёсся к просьбе с пониманием. Но вот его жена встретила Контибель с предубеждением. Уж кто-кто, а женщины Крейдяного знали всех девиц "стойла" и, естественно, относились к их занятию весьма неприязненно. Слишком притягательным для мужчин городка был бывший палац культуры, чтобы женская половина относилась к её обитательницам с терпимостью. И потому на душе у Геннада было неспокойно.
Контибель, свернувшись калачиком под одеялом, лежала на огромной кровати и широко раскрытыми глазами смотрела в потолок. Хозяйка, впустившая Геннада в дом, тут же ретировалась в соседнюю комнату.
- Как ты здесь? - спросил Геннад.
Контибель повернула к нему лицо.
- Ты правда меня не в тюрьму везёшь? - тихо спросила она, глядя на него огромными, неподвижными глазами.
- Правда, - сглотнув ком в горле, сказал Геннад. - Отдыхай. Вечером я вернусь.
Контибель закрыла глаза, вздохнула и сразу уснула. То ли действительно поверила, то ли её измученному детскому сознанию больше ничего не оставалось, как верить.
Осторожно ступая, Геннад вышел. Сердце его успокоилось. Честно говоря, не ожидал он от себя такого поступка. Следственная работа приучила спокойно относиться к человеческим порокам, и, хотя его дела за всю службу ни разу не пересекались с делами отдела по борьбе с преступлениями против несовершеннолетних, наслышан о таких преступлениях он был предостаточно. Поэтому казалось, что ничего не сможет потрясти его. И вот, поди же, впервые воочию столкнувшись с таким случаем, строгая логика, беспристрастность и отстранённость, взятые им за правило при разборе любого дела, рассыпались в прах от искренних детских слёз.
Геннад вновь взобрался на телегу, и они поехали. Вол тянул телегу без видимых усилий. Ни рытвины, ни колдобины, ни вязкая грязь, ни ямы с водой, куда колёса ухали по самые рессоры, не могли остановить его мерной поступи. Казалось, сними колёса, и вол, не ощутив разницы, потащит телегу с той же лёгкостью. Одно досаждало - тошнотворный запах животного. Поэтому, когда они выехали из Крейдяного, и в поле задул небольшой боковой ветер, Геннад перебрался на середину телеги, куда запах не достигал.
