Рэй Брэдбери - Сборник 7 Далеко за полночь
Джордж Хилл подписал чек на десять тысяч долларов. Человек взял чек и ушел.
В комнате было тихо и тепло.
Джордж сел и потрогал пистолет в кармане. Да, куча денег… Но богатые люди могут позволить себе роскошь «очищающего убийства». Насилие без насилия. Смерть без смерти. Ему стало легче. Внезапно он успокоился. Он смотрел на дверь. Наконец-то приближается момент, которого он ждал целых полгода. Сейчас все будет кончено. Через мгновение в комнату войдет прекрасный робот, марионетка, управляемая невидимыми нитями. И…
— Здравствуй, Джордж.
— Кэти!
Он стремительно повернулся.
— Кэти! — вырвалось у него.
Она стояла в дверях за его спиной. На ней было мягкое как пух зеленое платье, на ногах — золотые плетеные сандалии. Волосы светлыми волнами облегали шею, глаза сияли ясной голубизной.
От потрясения он долго не мог выговорить ни слова. Наконец сказал:
— Ты прекрасна.
— Разве я когда-нибудь была иной?
— Дай мне поглядеть на тебя, — сказал он медленно чужим голосом.
Он простер к ней руки, неуверенно, как лунатик. Сердце его глухо колотилось. Он двигался тяжело, будто придавленный огромной толщей воды. Он все ходил, ходил вокруг нее, бережно прикасаясь к ее телу.
— Ты что, не нагляделся на меня за все эти годы?
— И никогда не нагляжусь… — сказал он, и глаза его налились слезами.
— О чем ты хотел говорить со мной?
— Подожди, пожалуйста, немного подожди.
Он сел, внезапно ослабев, на кушетку, прижал дрожащие руки к груди. Зажмурился.
— Это просто непостижимо. Это тоже кошмар. Как они сумели сделать тебя?
— Нам запрещено говорить об этом. Нарушается иллюзия.
— Какое-то колдовство.
— Нет, наука.
Руки у нее были теплые. Ногти совершенны, как морские раковины. И нигде ни малейшего изъяна, ни единого шва. Он глядел на нее, и ему вспоминались слова, которые они так часто читали вместе в те счастливые дни: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими… Как лента алая губы твои, а уста твои любезны… Два сосца твоих как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями… Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе»[32].
— Джордж!
— Что? — Глаза у него были ледяные.
Ему захотелось поцеловать ее.
«…Мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана».
— Джордж!
Оглушительный шум в ушах. Комната перед глазами пошла ходуном.
— Да-да, сейчас, одну минуту…
Он затряс головой, чтобы вытряхнуть из нее шум.
«О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дочь княжеская! Округление бедер твоих, как ожерелье, творение искусного художника…»
— Как им это удалось? — вскричал он.
Так быстро! За три часа, пока он спал. Как это они расплавили золото, укрепили тончайшие часовые пружинки, алмазы, блестки, конфетти, драгоценные рубины, жидкое серебро, медные проволочки? А ее волосы? Их спряли металлические насекомые? Нет, наверно, золотисто-желтое пламя залили в форму и дали ему затвердеть…
— Если ты будешь говорить об этом, я сейчас же уйду, — сказала она.
— Нет-нет, не уходи!
— Тогда ближе к делу, — холодно сказала она. Ты хотел говорить со мной о Леонарде.
— Подожди, об этом немного позже.
— Нет, сейчас, — настаивала она.
В нем уже не было гнева. Все как будто смыло волной, когда он ее увидел. Он чувствовал себя гадким мальчишкой.
— Зачем ты пришел ко мне? — спросила она без улыбки.
— Прошу тебя…
— Нет, отвечай. Если насчет Леонарда, то ты же знаешь, что я люблю его.
— Замолчи! — Он зажал уши руками.
Она не унималась.
— Тебе отлично известно, что я сейчас все время с ним. Я теперь бываю с Леонардом там, где бывали мы с тобой. Помнишь лужайку на Монте-Верде? Мы с ним были там на прошлой неделе. Месяц назад мы летали в Афины, взяли с собой ящик шампанского.
Он облизал пересохшие губы:
— Ты не виновата, не виновата! — Он вскочил и схватил ее за руки. — Ты только что появилась на свет, ты не она. Виновата она, не ты. Ты совсем другая.
— Неправда, — сказала женщина. — Я и есть она. Я могу поступать только так, как она. Во мне нет ни грамма того, чего нет в ней. Практически мы с ней одно и то же.
— Но ты же не вела себя так, как она?
— Я вела себя именно так. Я целовала его.
— Ты не могла, ты только что родилась!
— Да, но из ее прошлого и из твоей памяти.
— Послушай, — умолял он, тряся ее, пытаясь за ставить себя слушать, — может быть, можно… может быть, можно… ну, заплатить больше денег? И увезти тебя отсюда? Мы улетим в Париж, в Стокгольм, куда хочешь!
Она рассмеялась:
— Куклы не продаются. Их дают только напрокат.
— Но у меня есть деньги!
— Это уже пробовали, давным-давно. Нельзя. От этого люди сходят с ума. Даже то, что делается, — незаконно, ты же знаешь. Мы существуем потому, что власти смотрят на нас сквозь пальцы.
— Кэти, я хочу одного — быть с тобой.
— Это невозможно — ведь я та же самая Кэти, вся до последней клетки. А потом, мы остерегаемся конкуренции. Куклы не разрешается вывозить из здания фирмы: при вскрытии могут разгадать наши секреты. И хватит об этом. Я же предупреждала тебя: об этом говорить не надо. Уничтожишь иллюзию. Уходя, будешь чувствовать себя неудовлетворенным. Ты ведь заплатил — так делай то, за чем пришел сюда.
— Но я не хочу убивать тебя.
— Часть твоего существа хочет. Ты просто подавляешь в себе это желание, не даешь ему прорваться.
Он вынул пистолет из кармана:
— Я старый дурак. Мне не надо было приходить сюда… Ты так прекрасна!
— Сегодня вечером я снова встречусь с Леонардом.
— Замолчи.
— Завтра утром мы улетаем в Париж.
— Ты слышала, что я сказал?
— А оттуда в Стокгольм. — Она весело рассмеялась и потрепала его по подбородку. — Так-то, мой толстячок.
Что-то зашевелилось в нем. Он побледнел. Он ясно понимал, что происходит: скрытый гнев, отвращение, ненависть пульсировали в нем, а тончайшие телепатические паутинки в феноменальном механизме ее головы улавливали эти сигналы смерти. Марионетка! Он сам и управлял ее телом с помощью невидимых нитей.
— Пухленький чудачок. А ведь когда-то был красив.
— Перестань!
— Ты старый, старый, а мне ведь только тридцать один год. Ах, Джордж, как же слеп ты был — работал, а я тем временем опять влюбилась… А Леонард просто прелесть, правда?
Он поднял пистолет, не глядя на нее.
— Кэти.
«Голова его — чистое золото…» — прошептала она.
— Кэти, не надо! — крикнул он.
