Любомир Николов - Червь на осеннем ветру
— Я понимаю, что мое появление полная неожиданность для вас… или для тебя… Не знаю, как и сказать. Попробую прояснить ситуацию. Произошло нечто из ряда вон выходящее.
Двойник улыбнулся без напряжения, но в уголках его глаз таилась коварная настороженность.
— Зачем же… Мне кажется, все ясно. Если не ошибаюсь… ты… послан… — голос его стал вдруг резким, как удар хлыста. — …с Черной планеты! Держи, Дебора!
Тело пантеры в ошейнике мелькнуло в воздухе, но Дебора, настоящая Дебора, успела броситься ей навстречу. Изумленный, ничего не понимающий Грэм потерял несколько секунд и лишь смотрел круглыми глазами на ревущий черный шар на полу кабины. Когда он оторвал взгляд от разъяренных пантер, двойник направил на него дуло бластера.[3]
Грэм молниеносно оценил ситуацию. Пока он будет убеждать этого идиота, что он не с Черной планеты, Деборы загрызут друг друга насмерть. Надо было действовать. И он бросился вперед и в сторону. Луч бластера скользнул по его плечу, опалив свитер, но Грэм уже был в ногах у своего противника, применяя прием, с помощью которого только и можно было обезвредить вооруженного человека, ибо вооруженный перестает думать о чем-либо, кроме собственной шкуры. Двойник взмахнул руками и рухнул на спину. Бластер вылетел из его рук, и Грэм ногой отпихнул его в сторону. Противник уже поднимался с пола и летел ему навстречу. Грэм взмахнул кулаком, но промазал. Удар в солнечное сплетение заставил его сложиться пополам. Новый удар, на этот раз в челюсть. У него посыпались искры из глаз. Тогда он, нащупав чужое тело, вцепился в него, и оба покатились по полу кабины. Они толкали друг друга, били наугад, но двойник оказался менее ловким, ему мешал скафандр, и Грэм не преминул этим воспользоваться. Ему удалось высвободиться из железных объятий буквально на секунду, но этого хватило, чтобы изо всей силы ударить в выступающую челюсть. Противник обмяк. Грэм, обессилев, поднялся и посмотрел назад.
Пантера в ошейнике лежала неподвижно в луже черной крови. Возле нее Дебора, скуля, пыталась подняться на скользящие лапы.
— Грэм… — едва слышно произнесла она.
— Да, Дебора…
Он покачнулся, сделал шаг вперед, протянул руки…
В кабине раздался яростный, нечеловеческий крик. На Дебору обрушилась молния, черное блестящее тело взметнулось и съежилось. Грэм в бешенстве развернулся, полетел назад, выбил бластер из рук двойника и снова ударил — жестоко, первобытно.
Много позже он сидел в кресле с бластером в руке. Две мертвые пантеры лежали рядом. Совершенно одинаковые, словно сестры. Позади них двойник медленно вставал, ощупывая свое распухшее лицо. Он выглядел побежденным, но глаза оставались холодными и взгляд расчетливым. По блеску в его глазах Грэм понял, что тот оценивает возможность отнять оружие.
— Не приближайся, — устало произнес Грэм. — Ты хоть немного подумай! Или… тебе мало этого? — он мрачно кивнул на распростертые тела Дебор.
Тот, похоже, отказался от планов нападения. Лишь стоял у двери шлюзового отсека, сжимая кулаки и челюсти.
— Чего мне думать? Ты — с Черной планеты.
От отчаяния Грэм был готов расплакаться.
— Пойми, парень, я даже не слышал никогда об этой Черной планете! Все гораздо серьезней!
Он начал рассказывать отрывочно, быстро. Мысли и воспоминания толкались, не успевая находить место среди слов. Хотелось рассказать все, объяснить, что это были за иные миры, что за «игроки», как он боролся и ними… Увлеченный собственным рассказом, он перестал следить за двойником, и когда опять обратил на него внимание, то чуть не застонал от горя. Перед ним сверкал непонимающий и саркастичный взгляд человека, вынужденного слушать всякую нелепицу, в которую он никогда не поверит.
Теперь ему стало ясно, что он заблуждался — это был не его мир. И двойник был просто куклой, фигурой из стратегии «игроков». Пешка без собственных мыслей и чувств, годных лишь на одно — безропотно делать ход за ходом в непонятной игре.
Теперь, перетряхнув крохи сохранившихся воспоминаний, Грэм понимал, что и накануне битвы с киберами он был точно такой же покорной фигурой. Его предыдущие приключения были выстроены на общей основе — только действие, без мысли, без рассуждений, без обсуждения будущих планов. Он реагировал в зависимости от обстоятельств. И до сих пор за ним все еще тянулся шлейф этой духовной пассивности.
Он опять взглянул на двойника. Тот выглядел таким реальным, таким живым… Ему не хватало лишь одного — способности перешагнуть через самого себя, выйти из тесного футляра роли, в который втиснут его ум.
Грэм покачал головой. Может быть, и сам он был фигурой, марионеткой среди бесчисленных марионеточных миров. Но каким-то чудом ему удалось маленькими шажками пешки добраться до края шахматной доски и превратиться в королеву. Теперь он хотел невозможного — стать «игроком».
Он знал, что это невозможно.
Но попробовать сто́ило.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РАЗГОВОР В СТУДИИ
1
В пятнадцать лет гимназист Адам Лемхович увлекся космонавтикой. У него в комнате стали скапливаться модели ракет, книги о космосе и толстые папки с вырезками из газет и журналов. Вечерами молчаливый близорукий юноша запирался и часами рассматривал фотографии, преодолевшие невообразимые расстояния в миллионы километров. Безмолвные лунные кратеры, красные скалы и пески Марса, странные потоки на поверхности Энцелада, загадочная темная половина Япета, ледяные трещины Ганимеда — все это завораживало его. Парень прикрывал глаза и мечтал о межпланетных полетах, о славе и подвигах.
Время внесло некоторые прозаичные поправки. Пятнадцать лет спустя Лемховичу стало ясно, что он никогда не станет космонавтом, да и шанс совершить какой-нибудь подвиг ему уже не представится. От старой мечты осталось лишь ядро — жажда славы. Как у всякого молодого научного сотрудника, у него было несколько революционных идей, и он верил, что со временем они принесут ему Нобелевскую премию.
Идеи оказались несостоятельными. От них остался ряд статей, почти бесследно затерявшихся в море публикаций. И все же судьба проявила благосклонность к Адаму Лемховичу. В сорок пять его мечта сбылась самым блестящим образом — он не только получил Нобелевскую премию, но и утонул в волнах шумной и заслуженной (как ему тогда казалось) популярности.
В шестьдесят лет Адам Лемхович мечтал лишь об одном — быть обычным, никому не известным пенсионером.
Сидя в широком холле анонимного гостиничного номера, он печально покачал головой. Давно смирившись с неудобствами славы, он уже почти потерял надежду когда-нибудь с нею распроститься. Он был приговорен по гроб жизни влачить бремя мировой известности — Адам Лемхович, лауреат Нобелевской премии, Человек, Который Изменил Наш Мир, Открыватель Нового Искусства и прочее, и прочее… Он не жаловался — давно заметил, что окружающие воспринимают его жалобы как кокетство капризной знаменитости и вместо того, чтобы оставить его в покое, удваивают знаки внимания. Видимо, им трудно понять, что это такое — быть почти начисто лишенным личной жизни, бросить научную карьеру ради бессмысленных симпозиумов и коктейлей, отвечать в бесконечных интервью на одни и те же набившие оскомину вопросы. Мир нуждался в знаменитостях и, когда их не хватало, сам их создавал.
