Рэй Олдридж - Механический Орфей
Теплый сухой воздух мягким коконом окутал разгоряченное тело. Пленник бездумно прикрыл глаза.
Когда он вышел из кабинки, Гундред молча вручил ему серый комбинезон. Руиз поспешно оглядел комнату. Все, кроме Низы, были на месте. Ему отчаянно хотелось закричать, разбить что-нибудь. А чего, собственно, он ждал?
— Она в другой комнате, — тихо сказал Гундред. Руиз в два прыжка пересек помещение и распахнул дверь. Девушка лежала на койке, отвернувшись к стене, но плечи ее мерно опускались и поднимались — она дышала!
Пока что этого достаточно. Если бедняжке удалось забыться сном, он не станет ее беспокоить.
— Ты доволен, — заметил моряк, — Ты уверен, что следует испытывать именно это чувство?
— О чем ты?
Гундред неуверенно покосился на фараонцев.
— Помнишь свои подозрения?
Руиз помнил, но первоначальные опасения стали такими незначительными по сравнению с тем, что произошло на острове Родериго. Да, один из них побывал в логове геншей и стал марионеткой Кореаны. Ну и что? Подобная мелочь не затрагивала его сознание.
— О чем он говорит? — спросил Дольмаэро.
Руиз уселся на ближайшую койку. Отвечать не хотелось, но мысль о том, чтобы солгать фараонцу, вызвала отвращение. Даже если именно старшина стал роботом Кореаны, он был частицей той, прежней жизни также, как насилие и смерть.
Та жизнь закончилась, хорошо это или плохо. Мечтам о мести не суждено осуществиться. Даже если представится возможность, он больше не способен нести смерть и разрушения. И наплевать на подслушивающих родеригианцев!
— Публий открыл мне одну тайну, — медленно произнес Руиз.
Гундред удивленно приподнял брови, но промолчал.
— Что именно? — решительно спросил Дольмаэро.
— Он сказал, что один из вас побывал у геншианских мозг-навигаторов. Но создатель чудовищ не знал, кто именно, а может, не хотел говорить.
Дольмаэро углубился в свои мысли, его широкое лицо приняло мрачное, непроницаемое выражение. Наконец он снова заговорил.
— Ты ему поверил?
— Не верил, пока кто-то не совершил те убийства в лодке.
Старшина непривычным жестом потер подбородок, на его отвисших щеках заблестел пот.
— Ты что-то рассказывал о геншах, но это было так давно…
— Да.
— Ты говорил, что они отбирают личность у человека. Они крадут душу, оставляя лишь желание угодить хозяину.
— Да.
Дольмаэро содрогнулся.
— Скажи мне, поймет ли человек, что он лишился души?
Руиз пожал плечами и ничего не ответил.
— Не обязательно, — вмешался Гундред. — Только если хозяин прикажет осознать этот факт. Если марионетке прикажут скрыть изменения своей личности, не догадаются даже родеригианцы, а может, и другие генши.
Дольмаэро тяжело опустился на свою койку и уставился в пол, видимо, не испытывая желания продолжать расспросы, чего с ним раньше не случалось.
Даже Мольнеху изменила привычная веселость. Он молча подошел к кормушке и без всякого аппетита проглотил горсть шариков.
— Интересно, как наши хозяева отнесутся к твоим откровениям? — сказал Гундред, задумчиво оглядев комнату.
Геджас вел наблюдение за подопытными объектами. Он коснулся панели управления, присоединяясь к консоли, ведающей обработкой данных на компьютере Желтого Листа.
— Госпожа, — сообщил он. — Связь подтверждается.
«Голос» внимательно наблюдал за выражением прекрасного и страшного лица своей хозяйки.
— Как ты и предполагала, здесь замешана Кореана. Твой план, вероятно, сработает. Руиз Ав в любом случае оправдает все хлопоты. Либо он вернется с необходимыми данными, либо мы используем его как приманку, чтобы поймать на крючок его бывшую хозяйку.
Геджас решительно вошел в комнату. На его лице была написана откровенная радость предвкушения.
— Всем встать, — скомандовал он. — Пора отправляться в путешествие.
Руиз осторожно поднялся на ноги. Все тело ныло от напряжения, с которым он пытался противостоять нейростимуляторам. Ненависть переполняла его, но он не мог представить, как дать ей выход. Теперь, когда перед ним оказался «Голос» гетмана во плоти, прежние фантазии представлялись бледными и бесцветными.
Нет, распятие — слишком мягкая кара для этого выродка.
Бывший агент не мог заставить себя посмотреть в лицо мучителю: перед глазами стояли другие лица — молящие, безнадежные, отупевшие.
— Давайте, давайте, — поторопил Геджас. — Нельзя терять времени. Пойдут все.
Руиз ощутил, как по телу пробежала дрожь ярости. Он попытался что-то сказать, но глотка была забита каким-то пылающим щебнем и из нее вырвалось лишь хриплое карканье. Геджас вопросительно приподнял брови:
— Что-что?
Руиз прокашлялся и попытался заговорить вновь:
— Куда мы идем?
«Голос» нахмурился.
— Ты еще не понял, сколь неразумно задавать вопросы? И почему ты не выказываешь мне должного почтения?
— Плевал я на тебя, господин, — с наслаждением парировал Руиз. — Я вам зачем-то необходим, иначе меня уже давно не было бы в живых. Значит, тебе придется обойтись тем почтением, которого ты заслуживаешь. Отвечай на мои вопросы, или отправишься в путешествие без меня.
Лицо Геджаса на мгновение превратилось в хищную маску.
— Все верно, ты нам нужен. Что же, на здоровье: мы отправляемся в Дорн, за данными из депозита библиотеки.
— Все мы?
— Если хочешь. Желтый Лист милосердна, она дозволяет тебе насладиться общением с друзьями, пока ты готовишься к выполнению важного задания. — Он задумчиво посмотрел на Эйндиукса. — Хотя зачем обременять себя этим овощем? Мы отправим его а компостную кучу. Все равно прибыли от него никакой. Людоеды поразительно консервативны в своих пристрастиях.
— Нет, — возразил пленник. Кок ничего для него не значил, но ему нравилась музыка маленького человечка, к тому же хотелось досадить Геджасу всеми возможными способами. — Мы заберем его с собой. Кстати, какова плата за выполненную работу?
— Мы ведь это уже обсудили, — холодно произнес родеригианец. — Твоя жизнь. Это все, на что ты можешь рассчитывать.
Руиз издевательски расхохотался.
— Моя жизнь потеряла ценность. Вы превратили меня в ничтожество. Ты должен предложить что-то другое.
Геджас щелкнул пальцами.
— Приведите женщину, — приказал он охранникам.
Низа отчаянно отбивалась, лицо ее исказилось от страха.
Ярость и ненависть слились воедино в душе бывшего агента, превратившись в нечто холодное и сильное, он сам не мог подобрать названия своему чувству. Он без всякого труда изобразил презрительную снисходительность.
