Юрий Медведев - Колесница времени (сборник)
— Что вы там потеряли, синьора? — уже громче продолжал я эту нелепицу. И — о чудо! — серебряным колокольчиком отзвенело:
— Я жду.
Как бы со стороны, из чужой жизни, глазами пиний, кузнечиков, глазами волнующегося моря увидел я отшатнувшегося от проволоки идиота, который, отшатываясь, сумел выдавить из себя:
— Кого ждете?
— Олега Преображенского, археолога.
— Дак Олег Преображенский — это ж я! — заревел идиот и горько посетовал про себя, что не в силах очнуться от кошмарного сна или рухнуть на траву без сознания, когда, наконец, до него дошел дьявольский смысл последовавшего отклика:
— Я это знаю, Олег.
Обладательница серебряного говорящего колокольчика подошла к проволоке почти вплотную. Поставила корзинку возле своих ног в плетеных сандалиях. Решительным движением головы откинула прядь светлых волос со лба. И наконец-то — после стольких бесплодных мучительных лет я увидел ее лицо — живое, живое, живое!
— Снежнолицая!
— Зови меня лучше Зоной.
— Но тебя нет. Тебя унес сель в отрогах ТяньШаня.
Молчание. Она улыбалась.
— Как ты оказалась в Сигоне? Что делаешь там?
— То же, что и ты, Олег. Собираю доказательства.
— Доказательства — но какие?
— Доказательства посягновения на красоту. С необратимыми последствиями. В предсказуемом будущем.
— Что значит — в предсказуемом?
— На клочке времени, когда здесь будут прыгать крысы размером с овцу, а трехголовые рыбы ползать по деревьям.
Ее корзиночка стала прозрачной, как аквариум, и оказалась до половины заполненной обезображенной живностью: многоголовыми, скрюченными, порою лишенными конечностей тварями, ползающими, извивающимися, трепыхающимися уродцами.
Я закрыл глаза, будто один был повинен за содержимое вновь потемневшей корзинки-аквариума.
— Кому нужны эти доказательства?
— Тебе, Олег. И Галактическому Совету Охраны Красоты.
— Такое не сразу одолеешь, Снежнолицая…
— Зови меня лучше Эоной.
— Пусть так: ЭОНА. Но для меня ты живое воплощение Снежнолицей. Не знаю, как ты вновь воскресла.
Но это о тебе написаны в древности стихи, послушай:
Мне без тебя и солнце и луна
Померкли. Чем уйму слепую боль я?
Безумным вихрем ты унесена,
Любимая, из милого гнездовья.
Но не иссякла памяти струя.
В ущельях тесных
И в степях безвестных, —
Где конь крылатый, на котором я
Нанду тебя среди светил небесных.
Прочтя печальные строки владыки Бекбалыка, я опомнился: что я такое несу, ведь стихи сочинены после смерти Снежнолицей; девушка с пышными русыми волосами просто похожа на нее…
— Действительно, я должна тебе напоминать кого-то из близких, — сказала читающая мои мысли. — Таков замысел Галактического Совета. Подавляющим большинством голосов Совет решил, что, увидев меня, ты сразу поверишь в реальность и серьезность происходящего.
— Значит, ты, ЭОНА… — Я замялся, подыскивая нужное слово.
— Гостья. Посланница. Посредница. Это для тебя, Олег. А для себя… Не знаю, кто я здесь. Мне кажется, для сошествия к тебе меня окружили иной плотью, как водолаза скафандром.
— А до сошествия сюда?
— Сначала меня не было, потом не станет. Как в твоем любимом афоризме о мертвых и нерожденных.
— Это не, мой афоризм. Он родился здесь, на берегах Средиземного моря, в глубокой древности.
Молчание. Ее кроткая улыбка…Надо было собраться с мыслями. Слишком многое зависело от нашего разговора, хотя втайне я все еще надеялся, что все происходящее — бредни…
— Нет, не бредни, не бредни, Олег, — прозвенел колокольчик. — Разве моего лица: над заливом в Палермо, наяву, и над холмами Сигоны, во сне, — тебе недостаточно?
Что я мог возразить красавице со страшной корзинкой? Окажись там, за колючим барьером, студенистая говорящая медуза или читающая мои мысли анаконда, — не кинулся ли бы я прочь, как и каждый на моем месте. О, как нам жаждется, чтобы вестники иных миров были во всем схожи с нами, точнее, с лучшими из нас: красивы, благородны, проницательны, одухотворены. А ежели и впрямь — медузы? Бегемотообразные туши? Стрекозоподобные? Тритоновидные?
— Или живые сгустки вихрей, — продолжила Она. — Спирали света, взывающие к собратьям из других миров. Разумные субстанции, свободно проникающие сквозь волокна пространства и времени…
— Сгусткам вихрей и разумным субстанциям нет дела до земной красоты, — сказал я, — Земная ли, галактическая, вселенская — красота едина. Она разлита, расплескана по мирозданью, как свет. Лишь ее светоносная сила способна удержать разгул мрачных стихии. Единство красоты, ее вечное, гармоничное цветенье — незыблемый закон. Потому любая попытка посягнуть на красоту, расшатать ее устои подлежит наказанию.
— Любопытно. Тогда почему не наказаны маньяки из Пентагона, швырнувшие атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? На атолл Бикини? Обрушившие тысячи бомб на многострадальный Вьетнам? Те, кто в пустыне Невада подло взорвал атомную бомбу над тремя с лишним тысячами собственных солдат, заведомо обрекая их на психические заболевания и гибель от раковых опухолей? Это ли не посягновение на красоту? Знаешь, про что мне рассказал отец?
— Знаю, Олег. Его друг был в японском плену. Среди тех, над кем ставил опыты генерал Ишии Широ. Генерал проверял на людях воздействие химического оружия.
— На живых людях, ЭОНА. Американцах. Русских.
Англичанах. А другой генерал, Макартур, сделал все, чтобы выгородить военного преступника Широ. Почему изуверы не наказаны?
— Возвращаю этот вопрос тебе. И твоим земным собратьям.
— Извини, собратья собратьям рознь. Для меня лесник из Огайо, мадридский печатник, пловдивская швея, пражский врач — собратья. А господа вроде военного министра Уайнбергера или израильского изувера Шарона, повинные в бейрутской резне, — для меня кровососы, враги. Так или иначе, но история их накажет!
— Вспомни завет древних: наказание за преступление уже заключено в самом преступлении.
— Не наказание должно быть заключено, а сами преступники! За толстыми решетками. За семью замками. И гласность, как на Нюрнбергском процессе!.. Ты мне, ЭОНА, ответь: наполняешь свою корзинку — зачем?
Любопытства ради? Для музея во дворце Галактического Совета?
— Для Галактического Совета. Только Совет правомочен решить, ПЕРЕПОЛНИЛАСЬ ЛИ ЧАША ТЕРПЕНИЯ… — Снежнолицая подняла голову. Взгляд ее проскользил надо мною, как будто среди звезд, выше крепостной стены Чивиты начали проступать, как на проявляемом фотоснимке, контуры чаши терпения.
