Йен Макдональд - История Тенделео
В середине декабря после почти трехмесячного отсутствия я вернулся на работу. Это было в понедельник, а уже в пятницу Вилли принес мне распечатку вакансий, полученную из онлайнового рекрутингового агентства.
– Мне кажется, – сказал он, – тебе будет полезно сменить обстановку. А этим парням как раз нужен толковый бухгалтер.
«Парнями» оказались «Врачи без границ», и бухгалтер был нужен им не где-нибудь, а в восточноафриканском регионе.
И вот через восемь месяцев после того, как два полисмена забрали из квартиры вещи Тен, я впервые ступил на землю Кении в аэропорту Момбасы.
Мне сразу показалось, что именно так должен выглядеть настоящий ад. Момбаса доживала свои последние дни в качестве столицы Республики Кении. Разрушенные дома, дороги и отели, перебои с электричеством и водой, коллапс экономической жизни – все это еще больше усугублялось присутствием сотен и сотен тысяч беженцев, сконцентрированных в лагерях Ликони и Шимба, а также в гавани Момбасы, где они жили в лодках или на самодельных плотах. Христианство и ислам ожесточенно дрались за контроль над этим постоянно бурлящим котлом, а с запада (после того как в Танга упал еще один биоконтейнер) и с юга к городу подступало чаго.
В самом центре этого бедлама оказался ваш покорный слуга, специалист по финансам.
Моя работа в восточноафриканском отделении «Врачей без границ» была нелегкой, но зато стабильной и серьезной и заключалась в том, чтобы покупать медикаменты и перевязочный материал где угодно, когда угодно и как угодно, торговаться с водителями грузовиков и русскими летчиками, заключать контракты на ремонт и поставку запасных частей для наших «лендроверов», не выдерживавших беспощадной, круглосуточной эксплуатации. Бюджет «Врачей без границ» был не особенно большим, и, чтобы удовлетворить самые насущные нужды, приходилось перетряхивать его чуть ли не каждый день, понемногу урезая там или сям и прибавляя, сколько нужно, здесь. Все же эта работа нравилась мне гораздо больше, чем любая другая. Я был так занят, что порой даже забывал, зачем я вообще приехал в Африку. И только на пути из офиса в поселок, глядя из окна охраняемого автобуса на дым, встававший над гаванью, или прислушиваясь к треску выстрелов, эхом отражавшемуся от глухих стен домов арабской постройки, я вспоминал лицо Тен за зеленоватым армированным стеклом и чувствовал, как внутри у меня все переворачивается.
Моим начальником в Африке был француз Жан-Поль Гастино – стреляный воробей, побывавший во всех «горячих точках» и очагах эпидемий на всех континентах за исключением разве что Антарктиды. Жан-Поль любил гаванские сигары, оперу, красное вино из той долины во. Франции, где появился на свет, и не привык отказывать себе ни в одном из перечисленных удовольствий, как бы дорого они ни обходились. Он не терпел вранья и не боялся абсолютно ничего. Жан-Поль мне очень нравился. Меня он в глаза называл слабосильным негритосом, годным только на то, чтобы жонглировать цифрами, однако мой творческий подход к бухгалтерии ему определенно импонировал. К сожалению, в Момбасе его таланты не находили применения – по характеру Жан-Поль был настоящим фронтовым врачом. Во всяком случае, он не мог ни минуты посидеть спокойно – его беспокойная натура требовала действий.
Однажды в обеденный перерыв я зашел к нему в кабинет. Жан-Поль как раз откупоривал бутылку своего знаменитого вина. Когда я поинтересовался, легко ли отыскать в лагерях беженцев какого-то определенного человека, он бросил на меня проницательный взгляд и спросил:
– Кто она?
Я ответил не сразу, и Жан-Поль воспользовался паузой, чтобы наполнить вином и второй стакан. Этот жест был настолько дружественным, что вся моя неловкость куда-то испарилась. За бутылочкой вина (оно оказалось весьма и весьма приличным) я рассказал ему всю мою историю.
– Официальным путем ни черта не добьешься, – сказал Жан-Поль, выслушав меня. – Так что лучше всего поездить по лагерям самому. Кстати, приятель, ты знаешь, что тебе положен отпуск?
– Вы ошибаетесь.
– А я говорю – положен. Недели три или около того. Возьми с собой вот это… – Жан-Поль порылся в ящиках своего письменного стола и бросил мне на колени коробочку из черного пластика, похожую на мобильный телефон-переросток.
– Что это?
– Все американские идентификационные чипы имеют микросхему-ответчик глобальной поисковой системы. Америкашкам, видишь ли, очень нравится знать, где находятся их парни. Если твоя подруга «зачипована», ты без труда ее найдешь.
– Спасибо, мсье. Он пожал плечами:
– Французы – нация романтиков, к тому же, хотя ты и черномазый, в этих краях только ты сумел по достоинству оценить настоящее «Бьюне».
Я вылетел на север на русском грузовом самолете. В иллюминатор мне было хорошо видно границу чаго. Оно казалось слишком большим и громоздким, чтобы являться частью ландшафта или географическим объектом. Невольно я сравнил его с угрюмым и мрачным морем, но тут же мне пришло в голову, что это неверно. Чаго выглядело так, словно оно было… другим миром, незаметно вызревавшим рядом с нашим, пока, подобно великим идеям, не стало слишком большим, чтобы уместиться в тесные рамки наших привычных воззрений. А не вместившись в эти рамки, чаго неминуемо должно было взломать их, взорвать, изменить до неузнаваемости. И если врач из манчестерской больницы не солгал и не ошибся, когда говорил о возможных свойствах фуллеренов в крови Би, значит, речь шла не только о новом мире, но и о новом человечестве, а также о том, что все правила, все законы и закономерности, на основе которых мы привыкли строить свою повседневную жизнь, вот-вот полетят ко всем чертям!
Впрочем, подумал я, лагеря беженцев тоже стали слишком велики, чтобы свободно вписаться в наше устоявшееся мировоззрение. Самим своим существованием они были способны разрушить уютные маленькие мирки, которые мы с таким тщанием и терпением создавали каждый вокруг себя. Стоит однажды увидеть такой лагерь своими глазами, и все, во что ты верил до этого, окажется ниспровергнутым, разрушенным, поставленным с ног на голову. В этом смысле – да и в других тоже – все, что происходило в Момбасе в те дни, не было генеральной репетицией конца света. Это и был самый настоящий конец света во всем его неприкрытом уродстве.
– Значит, ты кое-кого ищешь, – сказал мне Хейно Раутавана. Жан-Поль работал с ним еще в Найроби; он уверял, что ему вполне можно доверять, однако я, вне всякого сомнения, казался Хейно полным идиотом или в лучшем случае наивным романтиком. – Людей у нас порядочно.
Я знал, что официальные списки могут быть неполными или неточными, но не переставал надеяться на лучшее. Свои поиски я начал с Северного Самбуру, где Тен была зарегистрирована в последний раз. Однако ее следов я не обнаружил. Инспектор комиссариата ООН – маленькая американка с суровым лицом – напрасно водила меня туда и сюда вдоль палаток. Сколько я ни вглядывался в лица беженцев, Тен нигде не было, и пеленгатор в моем набедренном кармане тоже молчал.
