Вячеслав Рыбаков - Гравилёт Цесаревич
В сущности, эти колесные бензиновые тарахтелки - уже анахронизм. Давным-давно прорабатываются проекты перевода индивидуального транспорта на силовую тягу, на манер воздушных кораблей - дорог не надо, бензина не надо, шума никакого, выхлопа никакого, скорость по любой открытой местности хоть триста, хоть четыреста верст в час. Но это потребует полного обновления всего парка - раз, чрезвычайно затруднит дорожный контроль - два; к тому же, автомобильные и путейские воротилы сопротивляются, как триста спартанцев - три; ну а четыре - нужно по крайней мере впятеро уплотнить сеть орбитальных гравитаторов. Тоже дорого и хлопотно. А пока суть да дело - ездим, воняем, пережигаем драгоценную нефть, сочимся сквозь капиллярчики магистралей.
У Инженерного замка я свернул к Фонтанке и по набережной погнал быстрее.
Насколько я понимал, года четыре назад у нее была вполне безумная любовь с этим Квятковским. Впрямую она не рассказывала, но по обмолвкам, да и просто зная ее, можно было догадаться. Две комнаты, надо же! А кроватей? Хотя в столовой стоит оттоманка... Или она ему постелет на коврике у двери?
Где-то совсем рядом, слева, безумно взвыл клаксон и сразу завизжали тормоза. Громадная тень автобуса, содрогаясь, нависла над моей фитюлькой и тут же пропала далеко позади.
Тьфу, черт. Оказывается, я пролетел под красный и даже не заметил. Что называется, бог спас.
Ладно. Я разозлился на себя. Да кто я такой? Может, у нее сейчас последняя возможность вернуться к тому, кого она до сих пор любит?
Вообще-то, если я узнавал, что к тому или иному человеку Стася хорошо относится или, тем более, когда-то его любила, человек этот сразу вырастал в моих глазах. Даже не видя его ни разу, я начинал к нему относиться как-то... по-дружески, что-ли; уважать начинал больше. Не знаю, почему. Наверное, подсознательно срабатывало: ведь не зря она его любила. Наверное, нечто сродни тому, как сказала в Сагурамо Стася о Лизе и Поле, уж не знаю, искренне или всего лишь желая мне приятное сделать - о, если б искренне! - "родные же люди". Просто сейчас я психанул, потому что слишком неожиданно это свалилось. Слишком я передергался за последние сутки, да и за Стаську переволновался - то она чуть ли не босая по холодным лужам шлепает, то ночью не отвечает... да и вообще - отдаляется...
Надо бы почитать на досуге, что этот Квятковский пишет. Есть наверное, переводы на русский.
Только где он, досуг?
Опубликовал бы он ее, что ли, в Лодзи в своей... да заплатил побольше...
Но на сердце тяжело. Кисло.
Первым делом я заехал в аэропорт и забрал оставшиеся в камере хранения две аппетитнейшие бутылки марочного "Арагви", которые подарил нам на прощание Ираклий. Я их отсюда даже не забирал - знал, что нам со Стасей понадобятся. Вот, понадобились.
Поехал обратно.
Господи, ну конечно, она несчастлива со мной, ей унизительно, ей редко... пусть она будет счастлива без меня. Я хочу, чтобы - ей - было хорошо!
Но на сердце было тяжело.
Ближайшим к ее дому супермаркетом - дурацкое слово, терпеть не могу, а вот прижилось, и даже русского аналога теперь не подберешь; впрочем, как это вопрошал, кажется, еще Жуковский: зачем нам иноземное слово "колонна", когда есть прекрасное русское слово "столб"? - был Торжковский. Я прокатил под Стасиными окнами, миновал мосты и припарковался.
Я был рад хоть что-то сделать для нее.
Хищно и гордо я катил свою решетчатую тележку по безлюдному лабиринту между сверкающими прилавками, срывая с них сетки с отборным, дочиста вымытым полесским картофелем, пакеты с полтавской грудинкой и вырезкой, с астраханским балыком, банки муромских пикулей и валдайских соленых груздей, датских маринованных миног и китайских острых приправ, камчатских крабов и хоккайдских кальмаров, празднично расцвеченные коробки константинопольских шоколадных наборов и любекских марципанов, солнечные связки марокканских апельсинов и тяжелые, лиловые гроздья таджикского винограда... Тем, что я нахватал, можно было пятерых изголодавшихся любовников укормить до несварения желудка. Ей недели на две хватит. И где-то на дне потока бессвязных мыслей билось: пусть только попробует отдать мне за это деньги... вот пусть только попробует... у нее все равно столько нет.
У меня у самого едва хватило.
- ...Саша, ты с ума сошел! - воскликнула она, едва отворив. Свежая, отдохнувшая, явно только что приняла ванну; тяжелые черные волосы перехвачены обаятельной ленточкой; легкая блузка-размахайка - грудь почти открыта; короткая юбочка в обтяжку. Преобразилась женщина, гостя ждет. Странно даже, что она меня узнала - в толще пакетов я совершенно терялся, как теряется в игрушках украшенная с безвкусной щедростью рождественская елка.
- С тобой сойдешь, - отдуваясь, проговорил я. - Куда сгружать?
Мы пошли на кухню; она почти пританцовывала на ходу и то и дело задорно оборачивалась на меня - энергия просто бурлила в ней. Я начал сгружать, а она тут же сортировать свою манну небесную:
- Так, это мы будем есть с тобой... это тоже с тобой... картошку я прямо сейчас поставлю... Ты голодный?
- Нет, что ты.
- Это хорошо... - распахнув холодильник, она долго и тщательно утрамбовывала банки и пакеты, приговаривая, почти припевая: - Не самозванка - я пришла домой, и не служанка - мне не надо хлеба. Я страсть твоя, воскресный отдых твой, твой день седьмой, твое седьмое небо... На Васильевский успел заехать?
- Конечно.
- Как Поля?
- Знаешь, я ее даже не видел. Пришел - она уже спала, уходил - она еще спала.
- Лиза?
- Все в порядке.
- Слава богу.
Воспоминание о ночи медленным огненным дуновением прокатилось по телу.
- Стася, ты веришь в бога?
- Не знаю... - она закрыла холодильник и разогнулась, взглянула мне в лицо. Взгляд ее сиял мягко-мягко. Редко такой бывает. - Верить и хотеть верить - это одно и то же?
- Любить и хотеть любить - это одно и то же? Спасти или хотеть спасти - это одно и то же?
- Ну вот. Я уж совсем было поверила, что ты - бог, а ты взял да и доказал, что бога нет... Коньяк-то зачем?
- Как зачем? Ираклий же нам подарил, так пусть у тебя дожидается. А может, человек с дороги выпить захочет.
- Съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть... И не покажу даже, зажав в каждой руке по бутылке, она заметалась по кухне, соображая, где устроить тайник. Не нашлась; поставила покамест прямо на стол. Коньяк, словно густое коричневое солнце, светился за стеклом. Захотелось выпить.
- И вот еще, - я вынул из потайного кармана ключи от ее квартиры, которыми почти и не решался пользоваться никогда - так, носил, как сладкий символ обладания; и аккуратно положил на холодильник. Не видать мне их больше, как своих ушей.
