Вадим Шефнер - Небесный подкидыш, или Исповедь трусоватого храбреца
Мы благополучно приземлились на крыше моего родного дома. По земному времени наше отсутствие равнялось десяти минутам. Первым делом я заглянул к своим родителям. Их удивило, почему это я с рюкзаком и топором, — и я соврал им, что отправляюсь на субботник. А когда мать спросила, почему у меня такой радостный вид, я пробормотал что-то невнятное. Да, меня прямо-таки шатало от радости, что я опять на Земле. Когда мы с Юриком вышли из подъезда (друг решил проводить меня до трамвая), какая-то старушка, взглянув на меня, молвила укоризненно:
— С утра надрался, гопник!
— Голодранец, грязнуля, головотяп, гордец, глупец, греховодник, — восторженно продолжил Юрик. — А что еще? Подскажи, Фима!
— Грабитель, графоман, головорез, громила, гужбан, горлодер, гангстер… Кажется, все.
После комфортабельного звездолета странно было ехать в дребезжащем трамвае, а в душе пела радость: сейчас увижу Настю! И вот моя квартира, кругом — никакого космоса. Настя отворила дверь и озарила меня улыбкой No 8 («Я тебе рада!»). А я первым делом выложил на стол топор, а затем честно вернул ей 200 рублей, которые, как помнит уважаемый читателе, она мне вручила перед моим отлетом в надежде, что я обменяю их на инопланетную валюту и куплю каких-нибудь неземных дамских шмоток для пополнения ее гардероба. Сперва Настя огорчилась тому, что это коммерческое мероприятие не состоялось, но когда я рассказал ей о своих космических мытарствах, она зарыдала. Затем на лице ее возникла улыбка No 47 («Радость сквозь слезы»), и она заявила, что я, слава Богу, привез из этого путешествия самое главное — самого себя, и взяла с меня клятву, что впредь я ни на какие планеты летать не буду. Эту клятву я ей дал очень охотно. Когда я сообщил Насте о Формуле Бесстрашия и о СТРАХОГОНЕ, она, к моему удивлению, отнеслась к этому без особого восторга. Она сказала, что такой прибор очень бы мне пригодился, но ведь его так трудно осуществить практически… В этот момент из-за стены послышался шум; соседи приступили к музыкальной тренировке. Настя сочувственно посмотрела на меня, но я был спокоен. После пребывания в Храме Одиночества я стал бояться тишины. Теперь всякий шум действовал на меня успокоительно.
Пусть ржут жеребцы и кобылы,
Пусть мучает скрипку сосед —
Хочу, чтоб душа позабыла
Безмолвие дальних планет!
28. ПРОЩАНИЕ С ДРУГОМ
Со дня моего возвращения на Землю прошло немного времени, но мне кажется, что в Космосе побывал я очень-очень давно, и вспоминается мне эта окаянная Фемида не то как сон, не то как бред. А дома у нас тишь и благодать. Настя утверждает, что характер у меня стал получше, — хоть и прежде мы с ней ссорились довольно редко. Не так давно я купил в комиссионке подержанный, но исправный телевизор, и по вечерам мы втроем смотрим всякие программы. В особенности довольна этим Татка. Она недавно сказала, что теперь у нас все как у нормальных.
Весь свой отпуск я провел дома. Чертил не покладая рук, думал не покладая головы — и в конце сентября вручил директору ИРОДа чертеж СТРАХОГОНА и подробнейшую пояснительную записку. Через неделю после этого директор вызвал меня и сообщил, что идея сама по себе весьма интересна, но не вполне соответствует профилю ИРОДа, да и технически трудноосуществима. Однако в дальнейшем институт, возможно, займется моим изобретением вплотную.
Меж тем ироды не дремлют. В отделе бытовой химии создано съедобное мыло, которое очень пригодится не только в туристских походах, но и в быту. Сотрудники парфюмерной подсекции разрабатывают рецептуру духов, которые будут называться «Времена суток»; запах их меняется четырежды в течение дня. Дизайнеры ИРОДа готовят новинку — юбку с рукавами. Главсплетня (с которой я с недавних пор нахожусь в товарищеских отношениях) утверждает, что когда эти юбки выбросят в продажу, за ними будут вдоль и поперек Невского дамские очереди стоять. Увы, та же Главсплетня на днях принесла весть, что высшее начальство почему-то недовольно ИРОДом и даже подумывает о ликвидации нашего института. Быть может, это объясняется участившимися нападками прессы на деятельность ИРОДа?
* * *
Вчера Юрий Птенчиков навеки покинул Землю.
Я проводил своего друга до моего родного дома, с крыши которого он должен был отбыть на свою планету. Но на крышу с ним подниматься не стал, простился с ним на нашем чердаке; а поскольку там никаких ангелов нет, расставальный наш разговор происходил наедине.
— Ты мой спаситель, тебя я всегда помнить буду как героя! — воскликнул сентиментальный иномирянин.
— Нет, Юрик, никакой я не герой, — признался я. — Если бы я героем был — ты бы не хромал. — И тут я честно рассказал ему, как дело было, как долго не мог я решиться прийти ему на помощь.
— Все равно — для меня ты герой! И я знаю, как смело ты себя в своем НИИ ведешь, как с критикой выступаешь.
— Юрик, это — не смелость храбреца, а нахальство тайного труса, рассчитанное на чужую — еще большую — трусость. А когда я заранее знаю, что мне могут отпор дать, — я тихо в сторонке стою.
— Фима, один наш древний мудрец так выразился: «В каждом герое прячется трус, и в каждом трусе дремлет герой». Тебе надо понять себя. Ведь ты решился побывать на Фемиде — разве это не отважный поступок?!
— Это я не отвагу, а лихачество показное проявил. Если бы я заранее знал, какой ужас на меня на этой сволочной Фемиде навалится, — черта с два бы на это решился… Правда, быть может, благодаря этому ужасу я нашел Формулу Бесстрашия.
— Фима, а скоро твой прибор будет запущен в массовое производство?
— Ишь чего захотел! Скоро только сказка сказывается… Проект пока все еще у директора, у Герострата Иудовича в шкафу лежит.
— Серафим, так ты предложи свой проект другому НИИ.
— Юрик, а если он и там в долгий ящик ляжет? Может, в другом НИИ тамошний директор, какой-нибудь Вампир Люциферович, его под сукно положит. А наш директор наверняка обозлится, что я через другое ведомство действовать хочу, — и в должности меня понизит, а у меня зарплата и так невелика, полторы сотни ре. А впереди пенсия маячит, и учти, что у нас на Земле пенсия по зарплате начисляется. Мне надо смирно себя вести. Жизнь — это мост без перил, надо идти посередке, не забегая вперед, а не то тебя в реку столкнут.
— Серафим, что же это получается?! Ты извини, но ведь ты философию трусости рекламируешь! Из твоих словес вытекает, что мелкий личный страх не разрешает тебе бороться за всеобщее бесстрашие — и за твое личное тоже! Я ошеломлен, озабочен, обеспокоен, обескуражен, озадачен…
— Обманут, одурачен, околпачен, — присовокупил я.
