Джон Уиндем - Миры Джона Уиндема, том 4
Я кивнул:
– Уже давно, Да и тебе пора.
– Вот и хорошо, – сказал он и тщательно прикрыл за собой дверь. Он был в халате и шлепанцах, волосы его стояли Дыбом, и я подумал, что ему приснился страшный сон.
– Что с тобой?
Он оглянулся, словно хотел проверить, закрыта ли дверь.
– Там Чокки.
Я приуныл.
– А я-то надеялся, что он ушел! – сказал я.
Теперь кивнул Мэтью.
– Он и ушел. А сейчас вернулся. Он хочет тебе что-то рассказать.
Я вздохнул. Так хорошо было думать, что с этим покончено! Однако Мэтью был очень серьезен и немного расстроен. Я закурил сигарету и откинулся на спинку кресла.
– Так, – сказал я. – Что же именно?
Мэтью как будто и не слышал. Он глядел в пространство. Но он заметил, что я помрачнел.
– Прости, папа. Я сейчас. – Он снова уставился в пустоту. Лицо его менялось, он кивал, но молчал – словно я смотрел телевизор с выключенным звуком. Наконец он кивнул последний раз и произнес не совсем уверенно:
– Хорошо. Попробую.
Потом взглянул на меня и объяснил:
– Он говорит, это будет очень долго, если он скажет мне, а я – тебе. Понимаешь, я не всегда могу подыскать слова. Ты понимаешь?
– Кажется, да, – отвечал я. – Многие люди бились над этим. У тебя это вроде перевода. Трудное дело!
– Да, – решительно кивнул Мэтью. – Вот Чокки и считает, что лучше ему прямо говорить с тобой.
– А! – сказал я. – Что ж, пусть попробует. А мне что делать?
– Нет, не как со мной, по-другому. Не знаю почему – наверное, так не со всеми выходит. С тобой не выйдет, и он попробует по-другому.
– Как же? – поинтересовался я.
– Ну, это я буду говорить, то есть – он через меня… Как с рисованием… – не очень связно объяснил Мэтью.
– А… – сказал я, на сей раз неуверенно. Я растерялся, не все понимал, не знал, соглашаться ли. – Не знаю… Ты-то сам что думаешь?…
– Я тоже не знаю, – перебил он. – А вот Чокки знает, что все выйдет, и я ему верю. Он всегда оказывается прав в таких делах.
Мне было не по себе, словно меня втягивали в какое-то сомнительное дело, вроде медиумического сеанса.
– Вот что, – решил я. – Если это долго, ты лучше ложись. Теплее будет.
– Ладно, – сказал Мэтью.
И мы пошли наверх. Он лег, я сел рядом в кресле. Мне было не по себе; я чувствовал, что не надо бы все это допускать и, будь Мэри здесь, она бы воспротивилась. Оставалось одно: надеяться, что в кровати Мэтью сразу заснет.
Он положил голову на подушку и закрыл глаза.
– Ни о чем не буду думать, – сказал он.
– Послушай, Мэтью, – не сразу ответил я, – разве ты сам?… – но я не кончил: глаза его открылись снова. Они глядели не на меня, они никуда не глядели. Губы его дрогнули, зашевелились беззвучно, и голос его сказал:
– Говорит Чокки.
Это не было похоже на сеанс. Мэтью не бледнел и дышал ровно, только смотрел в одну точку.
Голос продолжал:
– Я хочу вам кое-что объяснить. Это нелегко, ведь Мэтью не все понимает, а его… – он помедлил, – словарный запас очень простой, небольшой, да и не все слова, что он употребляет, ему понятны. – Голос был его, Мэтью, манера говорить – чужая. Казалось, рекордсмена по бегу заставили бежать в мешке. Зачарованный, помимо воли, я ответил:
– Говорите. Я постараюсь понять.
– Я хочу поговорить с вами, потому что я больше не вернусь. Вам будет приятно это слышать, а другой половине его родителя… то есть маме… будет еще приятнее. Она меня боится. Она считает, что я порчу Мэтью, и это она зря. Вы понимаете?
– Кажется, да, – осторожно ответил я. – А может, вы лучше скажете мне, кто вы и что и почему вы здесь?
– Я – исследователь, то есть разведчик… миссионер… нет, я учитель. Я здесь, чтобы учить.
– Вот оно что! Чему же именно?
Он помолчал.
– У Мэтью нет для этого слов… он их не понимает.
– Не все вам удается?
– Да, не все. Мэтью слишком молод. Его слова просты для сложных идей. Когда я думаю о математике или о физике, он не понимает. Даже с числами плохо.
Я передаю как можно подробнее нашу беседу, но передать ее дословно нельзя. Простые слова шли легко, на словах посложнее голос нередко запинался. Кроме того, он часто искал слово, находил приблизительно, уточнял, а иногда совсем не мог найти, и мы оставались ни с чем. Наконец, мне приходилось пробиваться сквозь любимые словечки Мэтью, не совсем подходящие к теме: «так», «вроде», «вот», «ну»; и сейчас я передам не точно все, а скорее главное, суть -. то, что Чокки хотел рассказать мне и что я понял.
Я догадался сразу, что разговор мне предстоит нелегкий. Мэтью лежал передо мной, говорил, а лицо его не двигалось, глаза глядели в пустоту, он был безжизненней, чем кукла чревовещателя, и смотреть на него было так тяжело, что я не всегда как следует вникал в слова. Чтобы сосредоточиться, я выключил свет. Кроме того, я трусливо надеялся, что в темноте он заснет.
– Слушаю, – сказал я во мрак. – Вы – миссионер, учитель, разведчик. Откуда же вы?
– Издалека.
– Какое же расстояние до тех мест?
– Не знаю. Много, много парсеков.
– 0-го! – сказал я.
– Меня послали узнать, что у вас за планета.
– Так, так… А зачем это знать?
– Во-первых, мы хотели выяснить, можно ли извлечь из нее пользу. Понимаете, мы – очень старый народ, наш мир куда старше вашего. Мы давно поняли: чтобы выжить, нам нужны новые планеты. На путешествие со скоростью света уходит слишком много времени. Наугад лететь не стоит. Планет – миллионы, и случайно найти подходящую – бесконечно малый шанс.
И вот мы посылаем разведчика… исследователя… У разума нет массы, и на такое путешествие не нужно время. Разведчик сообщает, что и как. Если он говорит, что планета подходящая, посылают других – проверить. Если и они ее похвалят, астрономы начинают искать, где она. Если до нее не так уж далеко, добраться можно, посылают космический корабль. Это редко бывает. Четыре раза за вашу тысячу лет. И мы нашли всего две планеты.
– Понимаю. А когда же нам ждать вас?
– Ваша планета не подходит. Другой такой нет, здесь очень красиво, но для нас холодно и воды слишком много. И еще есть причины, почему она – не для нас. Я сразу это понял.
– Зачем же вы тут оставались? Почему не искали другой планеты, получше?
Чокки терпеливо ответил:
– Мы – исследователи. Насколько я знаю, мы – единственные исследователи во Вселенной. Мы долго считали что жизнь может быть только у нас. Потом нашли несколько других таких планет. Еще дольше мы думали, что разум есть только у нас, что мы – крохотный, немыслимый островок разума в пустом, огромном мире… И снова узнали, что ошиблись. Разумная жизнь встречается редко… Очень редко… реже всего. Но это самая большая ценность. Только она дает миру смысл. Она – священна, ее надо беречь. Без нее нет начала, нет конца, ничего нет, кроме бессмысленного хаоса.
