Михаил Грешнов - Волшебный колодец (сборник)
Он провожает ее на аэродром — в Байконуре она нe задерживается, летит в Краснодар.
— Через семь дней! — Ольга показывает на пальцах: пять на одной руке и два на другой — так нагляднее, и пусть Анатолий не хмурится. — Надо сдать отчет, — говорит она, — побыть с папой и мамой. И с Димкой. Ты же знаешь моего братца: сегодня изобретает робота-водолаза, завтра рвется со мной на Венеру…
Ольга машет Анатолию из иллюминатора самолета, а он уже высчитал, что увидит ее одиннадцатого. С этого же аэродрома он улетает в Томск.
Через неделю они на Кавказе. Вертолет мчит их вверх по Лабе — выше, к истокам. Здесь они знают кристально-чистую речку Дам-Хурц, хмурые Магиши, уходящие вершинами к тучам. Но они летят дальше, в маленький поселок с веселым птичьим названием — Пхия. Лет восемьдесят тому назад здесь хозяйничали лесорубы. У них и песня была: «Э-ге-гей! Привыкли руки к топорам!..» После их деятельности — и песни — остались кругом лысые склоны да обнаженная Лаба в каменных берегах. Потом здесь поставили лесозащитную станцию, четверть века боролись с эрозией, сажали леса. Сейчас горы опять зеленые, и поселок стоит в лесу — дачи для туристов и космонавтов.
Вертолет опускается на площадку в центре поселка и тотчас улетает обратно. Анатолий и Ольга идут вдоль улицы, посматривая на номера коттеджей.
— Отец, — рассказывает Ольга, — не против моей работы…
Поговорить в вертолете не удалось: мешал шум винтов, надо было глядеть на реку, на горы. В Лабинске на аэродроме, куда они прилетели почти одновременно, Ольга из дому, Анатолий из Томска, тоже разговаривать бььло некогда: едва успели на маршрутное аэротакси. Ольга рассказывает теперь:
— А мама твердит свое: «Не женское это дело — вращаться вокруг Венеры, Поживи на Земле хоть с полгода, тебе и замуж пора, и диссертация у тебя чисто земная — о протококковых водорослях. Чего тебе надо в космосе?» Я возражаю: о протококковых можно писать и в космосе — благодарнее хлореллы ничего нет. А Венера — мы заставим ее дышать, покроем оазисами. Один оазис назовут нашим именем — оазис Быстровых, — ведь это здорово!.. «Еще чего, — говорит мама и вздыхает: — Сумасшедшее время».
— Мать не так уж и не права! — Анатолий неожиданно берет сторону матери. — Я тоже за то, чтобы тебе пожить на Земле.
Ольга искоса глядит на него — она сейчас похожа на Алку, осуждающую ребят за отсутствие у них тяги к романтике. И голос похож на Алкин, когда она говорит:
— Шатро-ов!..
Русла Узбоя похожи на лунные трещины. И жара похожа на лунную. И воздух — сухой и горячий, как в разогретом скафандре.
— Петр Петрович, радиатор кипит…
Шофер останавливает машину, развернув ее против ветра. Дарин спускается по ступенькам, почва хрустит у него под ногами — комья глины рассыпаются от прикосновения каблуков. Глина обезвожена, сожжена солнцем.
— Страдающая земля, — говорит Дарин. — Трудно поверить, что все это плывет на водной подушке…
Шофер молча облизывает пересохшие губы. Пить! Все здесь просит воды, и все — каньоны, песчаные острова — намыто водой. Так где же она, вода?..
Воспаленными от солнца глазами Дарин смотрит в сизую дымку пустыни, потом на карту: шестьсот километров проехали они по каньонам, по белому снегу солончаков. И это если считать по прямой. А сколько поворотов, извилин!
— Вода здесь, — говорит он, показывая на рыхлую пропыленную землю. — Под ногами.
Догадку о море пол Каракумами подтверждали не только артезианский зондаж и каверны зыбучих песков. Подсчет водных ресурсов рек, сбегающих в Каракумы, говорил в пользу этой догадки. Только Сырдарья и Амударья несут воды в Арал. Сотни рек — Теджеп, Мургаб и более мелкие — пропадают в песках. Где их воды? В подземном море?..
Задача перед Петром Петровичем гигантских масштабов — определить границы и глубину скрытого моря. Карандашом он накладывает на карту знаки: к востоку от Каспия, к западу от Амударьи, к югу от Аральского моря. Еще надо поставить знак где-то в центре пустыни. Штурм подземного моря начнется сразу со всех сторон. Впрочем, штурм — не то слови.
У Дарина только шесть земеров — новых четырехместных машин.
— Едем, — говорит он шоферу.
— Куда теперь, Петр Петрович?
— В Лениногорск.
— В центр Каракумов?
— В центр.
Оба садятся в кабину. Вездеход идет по песчаным буграм — вверх-вниз. Солнце шарахается над ними, как желтый надувной шар. Шофер поглядывает в зеркальце над собой, видит огромный даринский лоб, нависший над картой, и думает, что такого пассажира OH еще не возил по Каракумам.
— Кто такой? — спросил он у завгара, когда тот велел ему расчехлить для поездки резервный новешенький вездеход.
— Бог земли и воды, — ответил завгар.
Не давая открыть рта для второго вопроса, висевшего у шофера на языке, прибавил:
— И огня!
Шофер все же спросил:
— Не слишком много для одного?..
Завгар без малейшей улыбки ответил:
— Не много. Это Петр Петрович Дарин.
— Из Северокарска?..
— Знаешь, а спрашиваешь, — буркнул завгар. — Сказано — бог!
Бог оказался, в общем-то, человеком: вместе глотали пыль, пили теплую опресненную воду, а когда шофер донельзя выбивался из сил, Дарин садился на его место и крутил баранку не хуже любого водителя автоколонны.
Только до разговоров Дарин не был слишком охотник. Шофер тоже попался не из болтливых.
— Давайте по самым глухим местам, — попросил Дарин, когда улицы города остались позади. Часа через два шофер откликнулся:
— Почему?
— Земеры сделают тут такое, — ответил Дарин, — что на тридцать километров в окружности невозможно будет вздохнуть от пыли.
Весь маршрут Дарин положил на карту синей извилистой линией. И теперь, когда они едут в Лениногорск, карта у Дарина на коленях.
— Петр Петрович, — спрашивает шофер, — почему у новых земеров такое название — «Вулканы»?
— Они вулканы и есть, — отвечает Дарин.
Километрах в ста ниже Лениногорска, осмотрев с вершины горы песчаное море, Дарин ставит на карте последний знак. Потом долго рассматривает в записной книжке ряды фамилий — членов экипажей машин. Дойдя до экипажа командного земера, вносит в список фамилию последнего кандидата. Тут же, из вездехода, связывается по радио с Ташкентом, с Северокарском и, выслушав ответ, дает диктограмму:
— Вызовите Шатрова в Лениногорск.
Сверху река казалась веткой, брошенной на берег, на острова. Русло двоилось, троилось — ветка давала отростки в стороны. Там, где солнце сквозь деревья падало на поверхность, вода блестела, как серебро Воздух, прохладный и невесомо-прозрачный, тоже казался влагой, наполнившей с краями долину. Река на дне ее играла и нежилась в ярком свете.
