Владислав Крапивин - Синий треугольник
И когда оно успело наступить? Вчера еще всюду были подтаявшие сугробы, а сейчас клены помахивают листьями.
«Конечно, сон, — подумал я. — Такое уже бывало в снах про Город. И дома` с такой чудесной резьбой уже снились мне, только чуть по-иному, на других улицах».
Но разве во сне можно видеть такие подробности, такие детали резьбы? Все эти деревянные кисти, гроздья винограда, узоры. И эти листья кленов с бликами утреннего солнца. Вот один качается прямо у меня перед носом — узкий, зубчатый, похожий на лист одуванчика. Блестит и пахнет влажной зеленью. Неужели его нет на свете и он только плод моего работающего во сне воображения?
И эти ребятишки с рюкзачками и ранцами, бегущие мне навстречу! Видимо, спешат в школу… Откуда они узнали, что сегодня с утра настоящее лето? Бегут в одних рубашонках… А вот один, белобрысый, в майке с мультяшным тигренком на груди, с зелеными лямками рюкзачка на плечах, катит в тележке-сиденье на двух колесиках малыша лет трех-четырех. Видимо, должен завести его в детский сад по дороге в школу…
— Мальчик, где здесь улица Внуковская?
— Ой, я не знаю… — И заспешил дальше.
Я опять вспомнил про синюю тетрадку с повестью, но уже без тревоги. Куда она денется! Главное, найти детский клуб.
Теперь я шагал вдоль сквера с изгородью из частой проволочной сетки. Сквозь дыру в этой сетке стали пролезать на тротуар мальчишки в серых форменных рубашках и синих галстуках. «Наверно, скаутский отряд», — подумал я.
Где Внуковская улица, они тоже не знали.
Я свернул за угол, налево. Здесь улица была уже обыкновенная, с панельными домами. Она полого шла вверх, тротуар — тропинка, прыгающая по бугристому подъему.
Попалась навстречу девочка лет четырнадцати, славная такая, с конопушками.
— Ты не скажешь, где тут улица Внуковская?
— Да вот она и есть!
— Спасибо.
Слева был дом номер пятнадцать. Пятиэтажная хрущевка. Число было написано большими черными цифрами на обшарпанном жестяном квадрате.
«Значит, дом десять недалеко, только с другой стороны», — подумал я. И сразу проснулся. В тот момент, когда был уверен уже, что вокруг не сон, а явь. Вот досада…
Но все равно хорошо, что я увидел это.
Не может быть, что все это — просто сон. Не может быть, что вовсе нет на свете этой девочки, этого мальчишки с малышом в тележке, этого темно-зеленого листа, что качался у моего лица.
И, кроме того, я опять видел маму…
И тетрадка с недописанной повестью тоже где-то есть…»
А сейчас, в вагоне, кроме этой истории про путешествие до улицы Внуковской, мне снилось еще многое. И тоже хорошее. Но что именно, не помню…
Я проснулся от ветерка. От частых встряхиваний расшатанная рама со стеклом осела, и в окне была широкая щель. В нее вместе с холодком летели луговые запахи. Луга и кустарники, проплывавшие за окном, росисто блестели под утренним солнцем.
Ерошка и Еська спали порознь, каждый на своей полке. Видать, наговорились ночью и решили не тесниться. Оба завернулись в простыни с головой — значит, утренний холодок достал их, как и меня. У Ерошки торчала из-под простыни коричневая нога со светлой ступней и чистой розовой подошвой. «Как у обезьяны», — подумалось мне. Я усмехнулся — вспомнил Ерошкины стихи про макаку.
Я прислушался к себе: нет ли удивления оттого, что вагон катит куда-то, хотя вечером стоял на рельсах, отрезанных от других путей? Удивления не было. Было ощущение, что все идет по заранее намеченному сюжету. Кто его сочинил, этот сюжет? Синий Треугольник? Встревожиться бы, как разумному человеку. Но и тревоги не было. А было ощущение хорошего утра.
Спал я не раздеваясь. Теперь прыгнул на пол и сразу вышел из купе. Коридор был пуст, в открытые окна врывался встречный воздух. И широко светило в них еще невысокое, с малиновым отливом солнце. Мимо вагона резво бежал березняк. Я мельком отметил про себя, что в листве у него мелькает желтизна. Странно. До осени еще далеко…
Умыться бы… Теперь, на ходу, санузел, возможно, «функционирует»?
Да, дверь туалета была отперта, кран работал. Я умылся, вытерся висевшим на крючке очень чистым вафельным полотенцем (сервис!). А когда шел обратно, навстречу попалась молоденькая проводница.
— Доброе утро. Меня зовут Катя… — и улыбнулась. Не дежурной улыбкой стюардессы, а как-то по-домашнему. Она была круглолицая, с редкими конопушками, светлыми косами. Не красавица, но… исходил от нее какой-то уют.
— Доброе утро, Катя… А тетя Кнопа спит?
— Она осталась в Малогде. Я ее сменила перед тем, как поехали.
Спрашивать, почему поехали, как попали из тупика на рельсовую магистраль, не было смысла. И все же я сказал:
— Неожиданно как-то поехали. Стояли, стояли и вдруг…
— Ну, отчего же неожиданно? — улыбнулась она. — Вам ведь надо в Ермильск? Ну и вот…
Мне вовсе не надо было в Ермильск. Но… видимо, кому-то это было надо. И я не заспорил, спросил только:
— А скоро Ермильск?
— Через сорок минут. Вы будите ваших ребятишек, я чаю принесу…
Я растолкал Ерошку и Еську, погнал умываться. Сказал между делом:
— Вас не удивляет, что мы катим куда-то?
— Не-а, — беспечно отозвался Ерошка.
— Как теперь домой-то попадете?
Еська глянула на меня из-за плеча и сообщила с неожиданно взрослой ноткой:
— Так и попадем. Все рельсы к дому ведут… — Потом пригрозила Ерошке: — Будешь мазать волосы слюнявой лапой, опять устрою головомойку.
— Вот воспитательница на мою голову, — обрадованно сказал он.
Пока они умывались, я побрился в коридоре, там в розетке было напряжение. Тем временем проводница принесла три стакана с чаем и пачку печенья.
— Спасибо… Дети, нашу хозяйку зовут Катя.
— Здрасте! — разом просияли они умытыми улыбками. Я полез за бумажником.
— Нет-нет, — замахала руками Катя. — Это угощенье от тети Кнопы…
Кусты сменились длинной постройкой с готическими окнами, острыми арками и башней, украшенной большущими черными часами. Вспомнился сон про золотисто-рыжего Ванечку (который отобрал у меня и Леонида коньяк). Тогда за окнами вагона проплывало похожее здание. Затем началась обычная окраина — с деревянными кварталами, среди которых кое-где торчали типовые пятиэтажки. Было много больших деревьев (и я опять заметил в листве желтизну). Заглянула Катя:
— Скоро вокзал…
Еська расчесала на косой пробор Ерошкины волосы невесть откуда взявшимся гребешком. Он с удовольствием жмурился. Я подумал опять, что такая прическа для курносого скуластого пацана — как шелковый бантик для беспризорного котенка. Но ничего не сказал.
