Анхель Куатье - Учитель танцев (Схимник - 4)
— Кстати! — обронил Петроний перед самым своим уходом. — Я тут думал, кого из вас умертвить первым — тебя или Анитию? Решил, что ты не дрогнешь, когда она будет умирать. Ты ведь у нас «герой»! А она дрогнет, не выдержит, глядя на твои мучения. Ведь не выдержит же, правда?.. Очень хорошо! Говорят, этого их христианского бога как раз предал один из учеников. Я хочу, чтобы ты умер, зная, что твоя ученица предала своего учителя… Прекрасный план, прекрасный! Прощай!
* * *Публика грянула многотысячным: «Да!» Под протяжное гудение множества труб в самом центре арены началось движение. Отбрасывая в сторону тела погибших, крышка устроенного там колодца раскрылась шестью своими ставнями. Они поднимались вверх, словно лепестки распускающегося цветка.
На глазах зрителей, посреди кишащей массы человеческих тел и животных, выросла огромная клетка. Полтора десятка голодных львов, обезумевших от запаха свежей крови, метались в ней, словно большие желтые белки, запертые в вертящемся колесе. Звери, оказавшиеся в этот момент неподалеку от клетки, ощетинились и бросились врассыпную.
Сверху клетка была наполовину закрыта крышей, казавшейся своеобразным помостом. Трое рабов быстрыми и четкими движениями, словно делали это тысячу раз, приколачивали к огромному деревянному кресту человека в терновом венке. Весь Рим, бывший в этот момент на трибунах, ликовал. Сейчас они увидят смерть еврейского бога!
Справившись с первой частью задания, рабы поймали сброшенные им с велария веревки и закрепили их справа и слева на поперечной перекладине креста. С помощью лебедок, установленных на двух противоположных трибунах и соединенных с блоками на веларии, крест с человеком стали медленно поднимать вверх.
— Смерть еврейскому богу! Смерть! Смерть! Смерть! — скандировали трибуны, исступление толпы превзошло все, что доныне видели в амфитеатрах.
Когда крест занял вертикальное положение и повис над открытой частью клетки, как игрушка посредине беснующегося амфитеатра, настроение публики вдруг резко переменилось. Кто-то узнал в «еврейском боге», распятом сейчас на потеху толпе, сенатора Максимилиана. Эта новость мгновенно, словно грозовой ветер, пронеслась по трибунам:
— Это сенатор Максимилиан! Сенатор Максимилиан!
Толпа стихла. Воцарилась мертвая, тревожная тишина. И только надсадный рев голодных львов, хватающих капли крови, падающие с креста, оглашал сейчас пространство амфитеатра.
Многие знали Максимилиана лично. Многие не раз обращались к нему за помощью и защитой. Трудно было забыть его публичные выступления об управлении Римом и мудрые речи об истине. Остальные же просто слышали о нем как о благородном и честном человеке.
— Разве мог он сделать что-то плохое?..
— Почему он висит на кресте еврейского бога?..
Рабы удалились с помоста по подвесному мосту, на который стража тут же вытолкнула Анитию. Грянул хор певчих. Звучали стихи императора, посвященные торжеству Рима, клеймящие христиан и рассказывающие о могуществе и мудрости цезаря.
Сам Нерон, облаченный в золотые ткани, в золотом венце, выступил вперед на утопающую в цветах площадку перед императорской ложей и брал одну высокую ноту за другой:
Славься, Рим, восстающий из пепла!
Славься, город великих богов!
Слезы просохли и печаль незаметна —
Цезарь сразил коварных врагов!
Но слезы не просохли. Напротив, они появлялись сейчас на лицах людей. И сердца их тронули не восторженные дифирамбы Нерона и не воспоминания о недавнем пожаре, а эта юная девушка — еще вчера чудесно спасенная небом, и уже сегодня бесстрашно идущая на верную смерть над залитой кровью ареной.
Анития ступала по узкой полоске подвесного моста, не глядя под ноги. Она смотрела в глаза Максимилиана. На ней было простое белое платье. Но под ярким, стоящим в зените солнцем казалось, что не ткани окружают ее хрупкое тело, а льющийся с небес свет.
Почувствовав приближение Анитии, львы вдруг присмирели. Их гривы еще топорщились, они еще хрипели, вдыхая ноздрями воздух, но уже не рычали. Они скулили — жалобно, словно потерявшиеся котята.
— Она святая! Святая! — покатилось по трибунам шелестом тысяч губ.
— Над пропастью страданий лежит дорога к счастью, — прошептала Анития, лаская нежным взглядом лицо любимого учителя. — И пока чувства живы, нет этой пропасти. Есть только одна — длинная-длинная — дорога к счастью. Слушай мое сердце, Максимилиан…
Но он не мог ей ответить, не мог вымолвить ни единого слова, просто открыть рта. Он лишь качнул головой и улыбнулся одними губами, на которых багровела запекшаяся кровь. Нежность и благодарность его души была в этой странной улыбке.
Женщины на трибунах тихо плакали, мужчины встали со своих мест и напряженно вглядывались в лица приговоренных.
Тревожный гудок сигнального рога разорвал тишину. Тысячи грудных клеток схватили воздух на глубоком вздохе. Сейчас рабы перерубят веревки, удерживающие крест над клеткой. Он упадет, и свирепые хищники в считанные секунды разорвут сенатора на части.
Раздался звук ударов по колодкам. Лебедки жалобно взвизгнули. Блоки на веларии затрещали. Крест легонько качнулся, словно подбитая в полете птица, и пошел вниз.
— А-а-а… — протяжным стоном надорвались трибуны.
Стоя на краю клетки, Анития держала огромный дубовый крест с распятым Максимилианом на своих тонких, вытянутых руках. Казалось, время остановилось, замерло, не желало двигаться дальше.
Люди не верили своим глазам, тысячи глаз не верили самим себе.
«Отпусти… — шептала душа Максимилиана. — Ты не можешь…»
«Я могу… — отвечала душа Анитии. — Я могу…»
Максим открыл глаза.
Он в реанимации. Ночь.
Аня заснула у него в ногах и бережно прикрывает их руками, словно крыльями.
Так и он когда-то заснул, охраняя ее сон.
«Отпусти… Ты не можешь…» — «Я могу…»
Максим поднял руку, чтобы смахнуть невольную слезу.
Рука сделала это, словно никогда не болела.
«Над пропастью страданий лежит дорога к счастью», — за стеклянной перегородкой дремлет дежурная медсестра, а у нее работает радио, еле слышно. В тишине…
* * *Время от времени страдание стучится к нам в двери, — говорил неизвестный. — Это правда. Некоторые открывают ему и принимают как дорогого гостя. Другие не открывают. Сидят за своей дверью, трясутся от страха и думают: «Когда же оно уйдет?» И очень немногие спрашивают себя: «Зачем я страдаю?»
— В каком смысле? Прямо так и надо спрашивать? — удивился второй голос.
