Николай Чадович - Гвоздь в башке
– Нет, – я слегка растерялся. – Известно, и все… Видели бы вы этого Шубина! У него из носа все время сопли висели, даром что ростом с коломенскую версту вымахал.
– Следовательно, вы лично Шубина видели?
– Я? Нет… А впрочем… Как будто бы и видел… – ощущение было такое, что я запутался в трех соснах.
– Скорее всего Шубина видел герой вашего сна Василий Лодырев, – пришел мне на помощь Мордасов. – И его нелестные впечатления каким-то образом передались вам.
– Может быть… – пробормотал я.
– Скажите, а как во времена Анны Иоанновны было принято обращаться, ну, скажем, к прапорщику?
– Знамо дело, «ваше благородие», – я даже подивился наивности его вопроса.
– А к полковнику?
– Ежели к гвардейскому, то «ваше превосходительство». Наши-то полковники чином к армейскому генерал-майору приравнивались… А почему вы спрашиваете?
– Вы разве не догадываетесь? – Мордасов опять переглянулся с Котярой. – Чтобы вникнуть в подобные тонкости, нашему современнику нужно быть знатоком соответствующей исторической эпохи. Скажите, вы когда-нибудь изучали правила титулования воинских, статских, придворных и иных чинов, принятые в середине восемнадцатого века?
– Нет, – я пожал правым плечом.
– Тогда остается предположить, что вы пользуетесь памятью Василия Лодырева, который в этих вопросах ориентировался столь же свободно, как мы с вами, скажем, в марках сигарет… Что такое «явка с повинной»? – огорошил он меня очередным вопросом. – Отвечайте быстро!
– Добровольное личное обращение лица, совершившего преступление, с заявлением о нем в органы дознания, следствия или прокуратуры с целью передать себя в руки правосудия, – выпалил я.
– Какова начальная скорость полета пули, выпущенной из пистолета Макарова?
– Триста пятнадцать метров в секунду!
– Масса патрона?
– Десять граммов.
– Количество нарезов в стволе?
– Четыре.
– Вы когда-нибудь стреляли из пистолета?
– Нет!
– Держали его в руках?
– Тоже нет!
– Юридическую литературу почитываете?
– Не приходилось.
– Тогда считайте, что вам посылает привет участковый инспектор Бурдейко, о котором мне рассказывал ваш врач, – он кивнул в сторону Котяры. – Сколько до войны стоило сливочное масло?
– Восемнадцать рублей фунт, – не задумываясь, ответил я. – Это если на рынке найдешь. А в потребиловке масло отродясь не водилось.
– Сколько в колхозе полагалось на трудодень?
– Кукиш с маком полагался! Палочку для учета ставили.
– А это спустя полвека подает голос Антонида Мороз. Вот так-то! – Мордасов опять подмигнул мне, но на сей раз это вышло у него как-то очень грустно.
– Вы хотите сказать… – Я переводил растерянный взгляд с одного профессора на другого.
Именно! – Котяра энергично тряхнул бумажкой, которую все еще сжимал в руке. – Именно это мы и хотим сказать. Все эти люди давным-давно умерли, но каким-то непостижимым образом часть их памяти, а может, и личности, переместилась в ваше сознание. Вы не сны видели! Вы вселялись в души ваших предков! Вы не только сын участкового Бурдейко и внук уголовницы Мороз, но еще и отпрыск императорской фамилии, поскольку в ваших предках числится незаконнорожденное чадо Елизаветы Петровны, истинное количество которых до сих пор неизвестно. Весьма вероятно, что в следующий раз вы побываете в шкуре монгольского нукера или новгородского ушкуйника, а впоследствии доберетесь до самых ранних колен рода человеческого. В этом смысле вам, наверное, доступно все! Вы скиталец в ментальном пространстве!
Олег Наметкин, суперпсих
Надо признать, что профессор Котяра умел производить впечатление на собеседников. Причем впечатление шоковое (не путать с шокирующим!).
То, что пережил я, можно сравнить с ощущениями малого ребенка, которому нерадивый братец рассказывает перед сном сказку – сначала долго и уныло канючит: «В черном-пречерном лесу стоял черный-пречерный дом, в черном-пречерном дому стоял черный-пречерный стол, на черном-пречерном столе стоял черный-пречерный гроб…», а потом дико орет, прямо в ухо: «А в черном-пречерном гробу лежишь ты, засранец!»
Короче говоря, в плане эмоциональном Котяра меня крепко встряхнул. Если слухи о том, что психов лечат электрическим током, имеют под собой реальное основание, то он сэкономил для своей клиники не меньше сотни киловатт.
Фибры моей души еще трепетали, а Котяра уже беззаботно хохотал, приговаривая при этом:
– Ничего, ничего! Сильные эмоции вам только на пользу. Парень вы крепкий, выдержите. А впрочем, мы пока еще шутим. Не так ли, Петр Харитонович?
– Шутим, – кивнул Мордасов. – Все, о чем мы тут рассуждали, можно смело отнести к категории домыслов и измышлений. Реальных-то фактов нет никаких. Ну, допустим, приснился вам не совсем обычный сон. Потом выясняется, что схожий случай имел место в действительности. Что из того?… Вас как по батюшке?
– Олег Павлович, – машинально ответил я, не совсем понимая, куда он клонит.
– Повторяю, что из того? Первый сон Олега Павловича, второй сон Олега Павловича, третий сон Олега Павловича. Предполагаемый папаша стреляется, предполагаемая бабушка совершает убийство, предполагаемый предок в десятом колене гибнет во время неудавшегося дворцового переворота. Можно назвать это ясновидением, можно – генетической памятью, можно – реинкарнацией, можно – уникальным психическим расстройством.
– Можно даже шарлатанством, – подсказал Котяра.
– Ну эту версию мы сразу отбросим. – Мордасов сделал рукой столь решительный жест, словно намеревался отбросить не только версию, высказанную Котярой, но и его самого. – Давно замечено, что люди с неординарной, зачастую даже больной психикой, способны творить чудеса, внушая окружающим свои собственные навязчивые идеи. Вспомним Гришку Отрепьева. Мало того, что им прельстился народ, даже княгиня Мария Нагая опознала в самозванце своего сына царевича Дмитрия. Или взять более свежий случай, связанный с проходимкой, выдававшей себя за великую княжну Анастасию, счастливо избежавшую расстрела. Она даже русским языком не владела, зато вспоминала такие интимные подробности из жизни царской семьи, что уцелевшие фрейлины и камергеры только ахали да утирали ностальгические слезы…
– Мне-то вам зачем врать? – перебил я его.
– Да мы вас в этом и не подозреваем! – Мордасов приложил руку к сердцу. – Но ведь ложь бывает разная. Одно дело – ложь предумышленная, корыстная, как в случае с Отрепьевым. И совсем другое – ложь безобидная, искренняя, являющаяся плодом душевного расстройства или самовнушения. Тут будет уместен один исторический пример. Как известно, маршал Мишель Ней, известный также под именем герцога Эльхингенского, остался верен своему императору до конца и был расстрелян за это Бурбонами. Лет десять спустя в Америке появился немолодой человек, выдававший себя за маршала Нея, в последний момент якобы сумевшего подкупить своих палачей. Французским он владел в совершенстве, наизусть цитировал приказы и речи императора, в мельчайших подробностях помнил ход каждого сражения, поименно знал всех высших наполеоновских офицеров, по памяти составил список всех вывезенных из Московского Кремля ценностей, раскрыл многие тайны тогдашней европейской дипломатии.
