Юрий Алкин - Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)
– Хорошо, хорошо подобрал фактуру, – приговаривал толстяк в белом халате, бесцеремонно вертя мою голову.
«Сам ты фактура», – думал я с неожиданной злостью.
– Научились наконец работать. А то раньше как мы только не кроили… Та-а-ак, верхнюю губу чуть-чуть подтянем, на носу вот тут немного уберем, щеки… щеки трогать, пожалуй, не будем. Брови самую малость поднимем. А вот уши просто великолепны!
Великолепными мои уши до этого никто никогда не называл, и я простил «фактуру».
– А может, без ринопластики обойдемся? – ответствовал другой доктор, зачем-то защемив кончик моего носа указательным и большим пальцами. – Сходство и так немалое.
Но толстяк держался своего мнения, которое, видимо, было решающим.
– Сходство должно быть не немалое, а идеальное, – наставительно произнес он, и на этом дебаты закончились.
Толстяк еще немного потыкал мне пальцем в щеку и вдруг начал сыпать латинскими терминами. Молоденький паренек старательно записывал. Мне оставалось только с полнейшим непониманием слушать эту тарабарщину. Закончив диктовать, врач обратился ко мне:
– Операция состоится завтра в девять утра. Вы будете в полном порядке уже через неделю, но потребуется не меньше месяца, чтобы все неприятные последствия исчезли. Так как руководство не хочет, чтобы вы появились в счастливейшем из миров, страдальчески морщась от каждой улыбки, вам придется провести этот месяц в нашем отделении. Скучать вам не придется, так как к вашим услугам будут все системы наблюдения.
Окончив эту речь, толстяк отправил меня в мою новую комнату в компании юнца-стенографиста. Юнец бойко семенил рядом и восторженно рассказывал, как блестяще проводит свои операции доктор Фольен. Слушать это было приятно, но говорить абсолютно не хотелось. В голове крутилась нелепая мысль: «Дались им эти девять часов». В комнате мой чичероне наконец перестал тараторить и, подняв с журнального столика уже знакомый черный пульт, вручил его мне.
– С системой разобраться несложно, – сказал он, сопровождая свои слова попутной демонстрацией. – Вот так выбирается камера, этими кнопками ее можно двигать, а эта приближает изображение.
Дав мне понажимать на кнопки и убедившись в том, что я понимаю их назначение, он направился к выходу. Но на полпути к дверям вдруг остановился и, указывая на телевизор, спросил:
– А что вы там все делаете?
Мне вспомнилась беседа с моим тезкой, и с каким-то неожиданным злорадством я ответил:
– Извини, не имею права сказать.
Он, видимо, уже привык к подобным ответам и, ничуть не обидевшись, ухмыльнулся, махнул мне рукой и вышел. Я остался один.
Опять новая пустая комната, похожая на гостиничный номер, опять неизвестность, опять «а этого вам знать не полагается». Когда же это все закончится? Я прошел в ванную и уныло посмотрел в зеркало. Прощай, родимая физиономия. Теперь ты останешься только на фотографиях. Отныне в зеркале меня ожидает лицо Пятого. Интересно, через три года бессмертия у меня тоже появится такой спокойный, уверенный взгляд?
Звучит-то как – три года бессмертия. А вот моему взгляду не мешало бы стать спокойнее. Сейчас в нем только плохо сдерживаемая злость. Проклятый Тесье! Неужели нельзя было все рассказать? Теперь три года надо гадать.
Нашим предшественникам было хорошо – они все знали. А за нами будут следить Старший Брат и его младшие братья. Жаль, не знал я об этом секрете, пока говорил с Пятым… Впрочем, он мне все равно ничего бы не сказал. И Четвертый бы Полю не сказал.
Хм, Четвертый… А ведь он-то пока еще там. И благодаря успеваемости Поля может остаться в своей роли еще надолго. Если только конкурент Поля не окажется слишком умным, чего о нем пока сказать нельзя.
Я удовлетворенно опустился в кресло. Мир представлялся уже в более радужных тонах. Если я приду в этот инкубатор раньше, чем нынешние Четвертый и Восьмая покинут его, возможно, мне и удастся узнать, кто такой этот подопытный. Хотя зачем мне это надо? А ни за чем. Просто очень любопытно. Хоть какая-то цель в этом ненормальном мире, где ничего нельзя добиваться.
Кстати, почему бы мне на него сейчас не посмотреть? Делать-то все равно нечего.
Я взял пульт и уверенно нажал красную кнопку. Телевизор приветливо засветился ровным светом. Передо мной встала картина, которую демонстрировал Тесье. Огромная Секция Встреч. Те же статуи, живопись на стенах, гуляющая праздная молодежь. Пятый уже ушел. Шумные Вторая и Двенадцатый переместились в другой конец помещения. Теперь их внимание привлекало загадочное полотно, представлявшее собой невообразимое сочетание зеленых и желтых пятен. Обсуждение шло так же серьезно, но уже с меньшим азартом. Азарта, кстати, у них поубавилось уже через минуту после того, как Тесье потребовал сбавить эмоции. Оперативно здесь работают.
Глядя на них, я сообразил, что Тесье допустил ошибку. И еще какую! Теперь я знал, что по крайней мере эти двое являются актерами. Саркастически улыбаясь, я принялся осваивать пульт. Вправо, влево, приблизить… Камера двигалась рывками, но с этим я надеялся освоиться быстро.
Все же до чего же приятные, доброжелательные лица у этих «бессмертных»! Нет, эти ребята доносить не станут. Как-нибудь споемся. Умиротворенный, я нажимал податливые кнопки и с удовольствием наблюдал, как движения камеры становятся все более и более плавными.
На следующее утро, последний раз взглянув на себя в зеркало, я пунктуально явился в операционную ровно в девять. Меня приветливо встретили, осведомились, хорошо ли я себя чувствую, и сказали, что не сомневаются в успехе операции. После этого моя роль заключалась в том, чтобы улечься на операционный стол, протянуть руку, в которую медсестра ловко и почти безболезненно воткнула иголку внутривенного наркоза, глубоко вдохнуть и с блаженным выражением слушать, как доктор Фольен считает: «Раз, два, три…» На этом я отключился.
Следующее воспоминание: я пытаюсь понять, где нахожусь, почему мое лицо онемело и что это за белые полосы, в которые я упираюсь взглядом, когда смотрю вниз. Несколько минут – и я наконец понимаю, что лежу на кровати в новой комнате, белые полосы – это бинты, охватывающие все мое лицо, а чувствительность отсутствует, поскольку наркоз еще не перестал действовать. Затем в поле зрения возникает довольная улыбка Фольена. Пытаюсь открыть рот, чтобы спросить его, как прошла операция, но он предостерегающе прикладывает палец к губам.
– Вам лучше пока не разговаривать, – говорит он. – Швы еще очень свежие.
И, заботливо поправив одеяло, добавляет:
– Все прошло превосходно. Дополнительных операций не потребуется.
Я впервые слышу о том, что операция могла оказаться не единственной, но в голове у меня такой туман, что думать об этом нет сил. Устало провожаю глазами Фольена и тут же снова проваливаюсь в беспамятство.
