Сергей Иванов - Кентавр на распутье
Но предложение не вызвало у него энтузиазма.
– Слаб, слаб человек, – вздыхая, посетовал он.
– Это ты слаб, – возразил я. – Нечего обобщать.
– Но разве ты чужд соблазнам?
– Прежде всего, я чужд дурным примерам. А вот тебя увлечь за стадом – пара пустяков.
– Слава богу, – со скромной гордостью поведал Эдвин, – в таких делах я не среди отстающих. Селянки на меня не в претензии, насколько знаю.
– Скажи еще «пастушки» – съязвил я. – И это тебя поставили растлителей из храма изгонять!
– Мой милый, «что дозволено Юпитеру…»
– Ну какой из тебя Юпитер? – хмыкнул я. – Тебе и до быка далеко. Нормальный боров, отъевшийся, возомнивший о себе.
– Ну, ты строг, – благодушно улыбнулся хозяин. – Прямо цербер! Скоро кусаться начнешь.
– Хватит зоологии!
– Что ж, перейдем к делу, – вздохнул он.
– А дело в следующем. На ваши тараканьи бега я до сих пор поплевывал с колокольни, но теперь потребовалось разобраться. А ты в этом котле варишься долго, наблюдаешь изнутри…
– Все-таки ты пришел за секретами.
– Засунь их себе в задницу, – предложил я. – Для сохранности. О чем вы талдычите на закрытых сборищах, меня не колышет. А вот что ты сам думаешь о ситуации?
Эдвин потупил глаза, сделав вид, что увлечен едой. Он был вовсе не глуп, но ограничен – старыми комплексами, нынешним бессилием. И по его классификации я относился скорее к бандитам, нежели к торгашам. А бандитам лучше не перечить, по крайней мере наедине. Зато с экрана Эдвин смотрелся грозно: язвил, клеймил, обличал. Тоже, свободный художник! «Что воля, что неволя…» Уж лучше быть Моськой, чем обслуживать губернских слонов.
– Хочу знать расстановку сил в губернии, – сообщил я. – Что вы, соборники, реально можете? Оставил вам Клоп хоть какие игрушки, кроме телестудии да пары редакций?
– Мы определяем стратегию, – сказал Эдвин значительно.
– Которой никто не следует?
Хозяин поглядел на меня с неудовольствием. Пожалуй, впрямь лучше не встревать, иначе не запоет соловушка… не зачирикает, не затокует.
– Ну-ну, – подбодрил я. – Дальше.
– Стратегия – это раз, – загнул Эдвин пухлый палец.
«Козел – это два», – не удержавшись, добавил я, но уже мысленно, сохраняя на лице непроницаемую маску… кстати, обещанную.
– Во-вторых, контроль, – продолжал загибать депутат. – Мы ведь представляем во власти народ. А без нас Двор занесет бог знает куда.
Ну занесет, а дальше? Будто у Собора найдется чем придержать Клопа!
– Еще разъяснение, пропаганда, агитация, воспитание, – на все хватило третьего пальца, правда самого длинного. – То, что зовется обратной связью.
А плевать чинушам на обратную. Вообще, при чем здесь ОС? Когда первая власть игнорирует вторую и подавляет третью… а вторая подмяла четвертую… много ли остается от нормальной схемы? Стратегия, контроль!.. И что, Эдвин всерьез верит в эту галиматью? Как выясняется, эрудиция вовсе не мешает завиральным идеям. Хватило бы желания себя убедить.
– Разогни, – сказал я. – Все три свои сардельки. И скучно это – слышал десятки раз.
– Агитация и пропаганда – важнейшие из искусств, – усмехнулся Эдвин. – Глупо недооценивать массовые средства.
– Средства поражения или печати? – уточнил я. – Ты, случаем, не Геббельса цитируешь?
Или тот говорил про пистолет и культуру? Или про пистолет брякнул Геринг? Вечно путаю!
– Поражения тоже, – подтвердил он. – Увы, человеческая природа такова, что без плетки не обойтись. Стоит ослабить вожжи, и кони понесут.
– Эк размахнулся – кони! – фыркнул я. – Как бы твоя прислужка не понесла – этого стерегись.
– Наша задача: постепенно, исподволь готовить людей к грядущим переменам. Если им сразу дать волю… Помнишь про «русский бунт»?
– Либералы! – сказал я с презрением. – Как в Китае, да? В два прыжка через пропасть, зато под уклон – ба-альшим скачком… Ну, вы-то схлопочете, что заслужили, а других жаль.
И за что чинуши так возлюбили Китай? Верно, за тысячелетние бюрократические традиции.
– А что думаешь про Клопа? – спросил я.
– Алмазин, конечно, жук, – произнес Эдвин, восторженно улыбаясь, даже с придыханием. – Зато масштаб каков!
– Ну какой? – спросил я. – Губернский всего лишь. А стал бы во главе империи, ты б его и вовсе в гении определил?
– О людях принято судить по делам.
– Ежели дебил доберется до ядерной кнопки – то-то дел наворочает!
– Так ведь надобно ж еще добраться?
– У тебя избыточное почтение к правителям, – заметил я. – Нешто себя примеряешь на роль? Или это зов холуйской души, а с тебя довольно и звания Соборного звонаря?
– Конечно, ниспровергать-то авторитеты куда проще. – Похоже, Эдвин все-таки оскорбился. – Ну с чего ты решил, будто правители ничтожества?
– Историю надо знать, – наставительно сказал я. – Почему тираны так любят брать псевдонимы, не задумывался? Ведь они ж пытаются собрать себя наново, отрекаясь от всего прежнего, – из дерьма вылепить пулю. Изначально-то они серость, нередко даже психи.
– Тогда почему за ними следуют миллионы?
– Потому что нации тоже болеют – в частности, слабоумием. И тогда на знамя поднимают полоумного. «В стране слепых…»
– Что, вот так разом все и впадают в дебилизм?
– Ну не поголовно, конечно. Удачную кликуху придумали – большевики. Этакое сочетание ненасытного брюха, завидущих глаз, неудовлетворенного либидо. Вот они и определяют сознание нации во время приступов.
– Имеешь в виду штурмы? – скаламбурил Эдвин, уже посмеиваясь. – Как говорится, «зачем брал Зимний – отдай взад». Так ведь к прежней вольнице возврата нет. Дисциплина – вот что сейчас требуется.
Интересно, где он углядел «вольницу»? И обороты какие знакомые.
– Ты что ж, на всех хочешь надеть ошейники? – полюбопытствовал я. – Рассадить творцов по клеткам, да? И пусть чирикают!.. А кто говорил, что талантам нужно свободно самовыражаться?
– Не осталось в России талантов, – скорбно возвестил он. – Не родит больше земля.
Вот этого я не люблю, хотя не патриот. Эдвин и себя готов записать в бездари, но лишь в компании с прочими.
– «У сильного всегда бессильный виноват», – выдал я для разгона.
– Это к чему?
– А у бессильного – сильный, – прибавил я уже свое. – И давно ты стал импотентом, родной? А ведь когда-то блистал – фантазией, юмором, слогом!.. Куда все подевалось, а?
– Злой ты, Дедушка Мороз, – с кривой ухмылкой попенял он, – безжалостный…
– Да я б и пожалел тебя, кабы ты не рвался во власть. А уж тут либо жалеть, либо мочить. Правды не любишь? Так ведь ее никто не любит – нелюбимая она. Зато теперь будешь знать, на каком свете.
Ну да, так он мне и поверил! Тут выхожу я, весь из себя искренний, и раскрываю слепцам глаза… веки разверзаю. А кто меня просил?
