Василий Головачев - Пришествие
– Согласен, – кивнул Сергиенко. – Добавлю, что возраст материальной оболочки, кокона сверхоборотня, по оценкам УМВ, равен трем миллиардам лет. Не знаю, каким образом столь сложно организованная материальная система, как сверхоборотень, может сохраняться три миллиарда лет! И если он действительно создан очень давно…
– Все-таки создан? – переспросил кто-то в зале.
– А что, это противоречит вашей точке зрения? – в свою очередь, спросил Сергиенко, вызвав легкий шумок. – Жить сверхоборотню так долго – если вы считаете его живым существом – не дадут элементарные законы термодинамики. Ни одно живое существо не способно поддерживать функции саморегуляции и непрерывную память не то что три миллиарда лет, но даже несколько тысяч. По-моему, это бесспорно.
– Не тычемся ли мы в застарелые истины, как кроты в попадающиеся на пути камни? – спросил тот же человек, и Диего наконец узнал Забару, своего спасителя, который вытянул его в последний момент из «кинозала» сверхоборотня. – Недаром говорят: истина – это заблуждение, длящееся столетие; заблуждение же – это истина, просуществовавшая минуту. Формирование оболочки сверхоборотня может не соответствовать дате его рождения или постройки. Это первое. Второе: оборотни по всем признакам, несмотря на гигантские возможности, всего лишь автоматы с запрограммированным детерминатором действий или автоматические хранилища информации, отвечающие определенной цели создателей. Но не кроется ли именно здесь дефект в нашей человеческой, антропоцентристской логике? Мы не боги и можем многое не видеть. Вспомните Тартар… Крепенько мы там споткнулись, пока серые призраки не помогли подняться и не растолковали, что необъяснимое на планете еще долго будет оставаться необъяснимым для нас.
«Не в бровь, а в глаз, – подумал Диего, одобряя речь Забары. – Сколько зубов мы сломали об тайну Тартара, пока не помогли нам совершенно чужие мыслящие существа, которых мы, кстати, принимали за коренных обитателей Тартара. Теперь появился сверхоборотень, новая тайна, новая встреча с неведомым, а объяснения нет. Есть десятки гипотез, каждая из которых отражает лишь уровень знания ее создателя и ничего больше… воз и ныне там. Сколько раз попытки объяснить поступки сверхоборотня с точки зрения здравого смысла заводили нас в тупик? А если он – гость из такой области пространства, где все иное: физика, логика, психология, этика, если вообще там существуют подобные понятия?..»
Сергиенко задумался на минуту, – никто не нарушал ломкой тишины, – потом сказал:
– В принципе я с вами согласен. Самая горькая истина лучше самого приятного заблуждения. В отношении сверхоборотня мы тоже можем заблуждаться… какое-то время. Однако мы снова ушли в сторону от основной темы. Итак, мы разобрали фильм, снятый Виртом внутри оборотня. Что же показал оборотень внешним наблюдателям? А вот что.
Ученый поколдовал над пультом, и виом отобразил колоссальное здание, сложенное из многотонных на вид, грубо обработанных каменных блоков, цветом напоминавших ярко-желтый сфен. Здание было сработано явно не человеческими руками, все в нем было вытянуто в высоту: узкие и высокие окна, невероятно узкие – человеку не пройти – проходы-щели между колоннами, какие-то ниши, складывающиеся в странный асимметричный узор… И все же впечатление грубой и зримой мощи, величия говорило об уровне его создателей, и люди в зале невольно прониклись симпатией к этим неведомым существам, схожим с людьми в строительном творчестве.
Диего не успел рассмотреть здание как следует: изображение сменилось. Теперь это была часть горного пейзажа – несколько скал, язык ледника, корявые деревья, похожие на земные пинии. Пейзаж сменился гигантским механизмом, состоящим из вращающихся решетчатых колес, рычагов, валов и грубых, на заклепках, металлических башен. За механизмом следовал еще пейзаж, с озером. По озеру ходили желто-оранжевые волны, и один раз мелькнуло чье-то длинное и черное, как затонувшее бревно, тело.
Снова конструкция: плавные линии, изящные обводы, пересечение и переход друг в друга геометрических фигур, создающих впечатление гармонии.
Странный город, состоящий из одних толстых стен, напоминающий сверху лабиринт. Город был полон бочкообразных существ, таскавших в приземистых колясках груды коричневых параллелепипедов. «Кирпичи», – усмехнулся про себя Диего.
Густой черно-зеленый лес, проткнутый во многих местах снежно-белыми шпилями…
Виом погас, но все продолжали рассматривать пустую стену, не сразу освобождаясь от груза впечатлений. Сергиенко, щурясь, оглядел аудиторию и хмыкнул.
– Эффективно, не правда ли? А ведь я показал всего лишь сотую часть того, что преподнес нам сверхоборотень, и далеко не самое грандиозное и непонятное. Вот, например, полюбуйтесь.
Люди увидели фиолетово-черный, блестевший, как полированный металл, круг, на котором располагалась до жути странная, отталкивающая взор фигура: конус, сложенный из натеков лавы, поросший «пухом» мелких светящихся деталей, от которых рябило в глазах; этакий космический левиафан непонятного происхождения и назначения. Казалось, от фигуры исходит проникающий в мозг будоражащий взгляд, всеподавляющая, повелевающая, непреодолимая сила, отчего у зрителей невольно возникло желание спрятаться за какой-нибудь «крепостной» стеной.
Виом свернулся в светящуюся нить и погас.
– Необыкновенное впечатление, верно? Лично у меня всегда возникает ощущение, будто я вижу застывшее в хищном повороте тело, оглядывающееся через плечо… Последняя картина, показанная оборотнем, еще одна загадка. Вполне вероятно, что это разумное существо, жившее очень и очень давно, может быть, миллионы лет назад.
– Уж не своего ли бывшего хозяина показал сверхоборотень? – пробормотал Диего Пинегину. – А может, и настоящего?
Пинегин с удивлением посмотрел на товарища.
– А что, идея стоящая. Подари.
– Не возражаю.
Сергиенко в это время заканчивал сообщение:
– Последней своей трансформацией, – а все, что вы видели, не что иное, как материальные воплощения, а не просто изображения, – сверхоборотень показал, что обладает огромным информационным запасом. Выводы комиссии, занимающейся проблемой оборотня, я уже сообщил: он, очевидно, предлагает обмен – информацию на свободу. И, может быть, это единственный критерий истины, который нам доступен.
Сергиенко отошел от пульта, задумчиво сошел с возвышения. Кто-то кашлянул в тишине зала, слабо прозвенел звонок чьего-то индивидуального вызова.
– А почему он взорвался? – подал голос один из присутствующих на конференции работников планово-экономического комитета.
