Джо Холдеман - Миры (сборник)
Со временем может возникнуть своего рода ограниченный сельскохозяйственный обмен, так как у нас появились новые экзотические гибриды. Но на корабле проявляли предельную осторожность в отношении растительных новинок. Старое поколение еще отлично помнило бедствие на корабле из-за одного микроорганизма.
После нескольких часов в офисе я решила немного пройтись. Я бы рискнула прокатиться на велосипеде, но даже легкий приятный ветерок сильно влиял на мою устойчивость.
Очертания Хиллтопа стали немного эксцентричными. Старые экспериментальные фермы остались на своих местах, но со всех сторон их обступили дома. Лучшие земли были в низинах. Возможно, так было задумано с самого начала. Я представила, как через несколько десятилетий здесь раскинется парк. Это будет прекрасно – островки зелени посреди столицы.
У меня по-прежнему полжизни впереди. Сколько времени пройдет, прежде чем я с ностальгической тоской оглянусь на эти примитивные времена?
Я провела на Эпсилоне только три дня, когда Деннисон попросил меня «сделать маленькое сообщение» о моем приключении с ивилоем. Восторга я не испытала, но, по крайней мере, это была возможность расставить все по местам.
В административном здании был чисто выбеленный зал заседаний, достаточно большой, чтобы в нем можно было удобно разместить пятьсот человек, а еще пятьсот уселись на полу или стояли вдоль стен. Я подумала, что людям начинает не хватать романтики.
Прошлой ночью я вкратце записала для себя, в каких местах побывали мы с ивилоем, что он говорил и так далее. Я пользовалась записями в дневнике, дополнив их теми сведениями, которые аналитики добыли из моей головы с помощью гипноза (этим записям я меньше доверяю, потому что «признания» под гипнозом сильно зависят от того, как был сформулирован вопрос; это вовсе не момент истины, как кажется некоторым людям). Мне пришлось немного пофантазировать, описывая разговоры с ивилоем, потому что общался он со мной без помощи слов.
Я прочитала слушателям неприкрашенное, сухое описание событий и предложила задавать вопросы. Взметнулось несколько рук.
– Если это не было «экзаменом», – спросила Китти Севен, – как вы это назовете? Казнь?
– Скорее, серия экспериментов. Ивилой особенно подчеркивал, что это не экзамен – в том смысле, что экзамен «сдают» или «проваливают». Возможно, испытание – как это понимают инженеры: возьмем кусок металла, посмотрим, что будет, если сжать его, растянуть, нагреть, полить кислотой; они не выносят металлу приговор, они просто испытывают его, пытаются узнать его свойства. Когда узнают все, испытание прекращается. Им не к чему было возиться с другими, зачем?
В зале загудели – и Деннисон заговорил:
– Они задавали нам вопросы о человеческой природе – обычно очень простые. Но ничего похожего на твои приключения ни с кем не было – ни перелетов в другие миры, ни трансформации, ни боли.
– Может, ничего этого и не происходило, – сказала я, – как бы ни реально я прочувствовала все события. Возможно, это нечто вроде ВР-машин, только на более высоком уровне. Объективные свидетельства – замерзшая одежда, мои раны – могли быть вызваны более материальными способами, чем мгновенные космические перелеты.
– Но вы так не думаете, – сказал кто-то. – Для вас все это было реально.
– Абсолютно реально. Но хотела бы я знать, что случится, если полного невежду посадить в ВР-машину. Ему – или ей – не удастся постоянно удерживать связь с объективной реальностью, как это делаем мы с вами. Для них это станет настоящим путешествием в другой мир.
Внезапно передо мной повис ивилой.
– Это реально, реально, – прохрюкал он. – Пошли со мной. – Розовая шелковинка потянулась ко мне; я закрыла глаза и приготовилась к жалящему прикосновению.
Я открыла глаза, услышав крики. Передо мной стоял огромный бетонный лев. Через мгновение я узнала место – вход в Публичную библиотеку в Нью-Йорке. Сотни людей застыли на месте, ошеломленные нашим появлением – женщина и странное, неземное существо.
Для них это реально.
Я сказала, что чувствую себя вполне убежденной. Городской пейзаж подернулся легкой жемчужно-серой завесой. Я спросила, почему они не переносили больше никого из людей.
Скоро мы это сделаем. Еще один экземпляр.
Я опять оказалась в черной ужасной бездне, как перед кошмарным испытанием с Сандрой. Спустя мгновение грубая веревка снова легла в мои ладони.
Я сказала – не могу… Нельзя дважды пройти через такое!..
На этот раз все будет иначе. Держись.
Я вцепилась в канат, раскачивающийся над свирепой сверкающей бездной, рекой лавы, несущейся метрах в десяти от меня.
В твоем распоряжении двадцать секунд.
На этот раз это был Джон; его скрученное тело раскачивалось над желтой рекой; запястья были связаны. Он смотрел вниз расширенными от ужаса глазами.
Я спросила, как будет на этот раз, останется ли он жив, если я отпущу веревку?
Да. Он будет жить. Ты тоже будешь жить, если сможешь после второго раза. Если он упадет, то наверняка погибнет… но ему в любом случае осталось недолго жить.
Я спросила – сколько?
Это не важно. Важно, как ты поступишь в ближайшие пять секунд.
Я где-то читала, что два наиболее распространенных предсмертных слова – «мама» и «дерьмо». Кажется, я никогда не была так близка к маме.
В 100 лет
6 января 2204 года (4 Колумба 527).
Сегодня мне сто лет по земному исчислению, не считая времени криптобиоза. Прайм любезно напоминает, что по эпсилоновскому времени мне 313. Спасибо, дорогая. А я чувствую себя как в 312.
Любопытная штука: мне вовсе не кажется, что я так стара, и если просто закрыть глаза и не шевелиться – и не слушать, ни к чему не прикасаться, – в пещере моего ума я могу стать снова неуклюжим подростком двенадцати лет или заносчивой двадцатилетней особой…
В двадцать один год самоуверенности во мне поубавилось – после того, как я покинула Ново-Йорк и пожила на настоящей планете. Кишащей революционерами и прочими насильниками.
Моим любимым революционером был Бенни, поэт «бенджаронов». Первый мужчина, которого я полюбила, умер. Как, в общем-то, все они, хотя и не все казнены в разгуле несправедливости. Быть убитым – звучит заманчиво в сравнении с медленным или быстрым предательством собственного тела. Но я не надеюсь в свои преклонные годы разъярить кого-нибудь.
Какая часть этого тела собственно моя – вот вопрос. После второго погружения в огненную лаву все трансплантанты пришлось заменить новыми трансплантантами. Дальше – хуже. Я скучаю по нормально бьющемуся сердцу. Мелодичные щелчки в груди временами приводят меня в бешенство. Но я обожаю свои бесчувственные механические почки и чудесные острые пластмассовые зубы. Хотелось бы мне знать, к кому они перейдут? За них можно выручить довольно много. «Берите, не пожалеете, ими пользовалась только одна милая старушка, которой ни разу в жизни не удалось пережевать что-нибудь интересное».
