Георгий Кубанский - Мир приключений 1964
Экватор проскочили близ острова Св. Павла; сокращая путь, не заглядывали ни в Кайенну, ни в Парамарибо, ни в устье Ориноко, напрямки взяли к Порт-оф-Спейн.
А там отдохнули малость, слушая в тавернах задорные калипсо — народные песенки, которые так бойко пели пригожие и статные тринидадские креолки. Оставили Тринидад, и вот уж Карибское море.
Акулы гнались за “Грифом”, вспарывая треугольными плавниками кипень волн, проносились пироги славных антильских мореходов, и бамбуковой флейтой свистал ветер. И видел Дементий коралловые рифы, олушей да крачек, полуденный блеск карибского неба, как все это видывал некогда его соотечественник Василий Баранщиков.[4]
Капитан правил вдоль берегов Венесуэлы. В приморских городках ослепительно вспыхивали кресты на часовнях времен Христофора Колумба, а когда забирали мористее, кивали Дементию пальмы Малых Антильских островов.
За мысом Гальинас зажелтели дюны. Среди дюн лепились рыбачьи хижины. В уютных приманчивых гаванях белели строения Санта-Марии и Сьенанги. За Сьенангой картинно вставали горы со звучным, как кастаньеты, именем: Сьерра-Невада-да-Санта-Марта. А дальше, к западу, был Пуэрто-Ко-ломбия. Красивый, черт побери, город!
“Королевский гриф”, дожидаясь лоцмана, лег в дрейф. Боцман Пит подтолкнул локтем Дементия:
— Вот, сынок, стукнули гвоздь по шляпке!
Понимай, значит, так: попали в точку. И Дементий. к собственному удивлению, ощутил вдруг нечто похожее на гордость: должно быть, и самые знатные из российских мореходцев не бывали в этих краях.
6. СКОРО ЛИ?
Карета пестрая, как пасхальные яйца. Колеса у нее красные, подножка желтая, половина кузова коричневая, а половина черная. И на дверцах золоченый королевский герб. Не простая карета — почтовая.
Лошади жмут махом, возница кнутом щелкает, как из пистолета. Восемь миль отлупят, тут и подстава, свежих запрягают. Затрубит почтарь в звонкий рожок, поехали дальше.
Езда на почтовых кусается, по пяти-то пенсов за милю не пустяковина, но зато куда скорее в Лондоне будешь, нежели на “комодоре”. И почему это англичане морским чином простые пассажирские кареты наградили?..
Дементия, хоть и платил он наравне со всеми, умостили на крыше, где тюки с почтой. Ладно, пусть так. Оно, может, и лучше — дышать вольготнее, смотри куда хошь — на пастбища и дубравы, на кирпичные усадьбы и придорожные гостиницы с затейливыми вывесками. А вправо глянешь, нет-нет да и мелькнет седоватое море, плюнет дымом высокая труба пароходика. Так вот она какая! Вот она, родина добряка Пита, веселого капитана Гривса, всех тех ребят-моряков, с которыми подружился ловцовский крестьянин за долгое плавание.
В Плимуте устроили они Дементию проводы. Хорошие проводы! Гульнули честной компанией в “публикусе” — так, что ли, зовут англичане трактиры свои? Принимали там учтиво, музыка играла, и ребята, покамест не захмелели, очень даже благородно танцевали с девицами. А старый боцман Пит обнимал Дементия, говорил, чтоб оставался в Плимуте: “Жить будем, как отец с сыном”. Дементий крутил головой, отирал слезу.
Капитан Гривс выдал ему свидетельство-патент по всей форме. Так и так, под моей, дескать, командой Дементий Цикулин, российский подданный, ходил вокруг Индии, не однажды экватор пересекал, и в Африке побывал, и в Южной Америке, в океанах выказал себя отменным матросом, к корабельной службе весьма способным.
С такой бумагой, с сундучком, подарком старика Пита, с кожаным кошельком, припрятанным за пазухой, и поспешал теперь Дементий Цикулин в знаменитый город Лондон.
От лондонского многолюдства зарябило у него в глазах. Ходить бы Дементию по стритам, толкаться б в лавках, где торгуют всем, что ни есть на свете, услаждаться б ему портером в “публикусах”, а он нет — он торчит в доме русского консула господина Дубачевского.
— Ваше благородие! Андрей Яковлевич, батюшка, скоро ли?
Дубачевский улыбался:
— Терпи, больше терпел. С Германом Николаевичем отправлю.
Терпел. Ждал.
А купец Герман Николаевич, человек серьезный, дела делал, уговаривался о поставке строевого леса.
Поздней осенью 1821 года контракт был наконец подписан, и Дементий, чуть помня себя от радости, перебрался с Германом Николаевичем на судно. Морем пришли они в устье Эльбы, в Гамбург, потом сухопутьем, наезженным трактом подались к Риге, к русской границе.
Дорогою Герман Николаевич, пухлый, неторопливый, гладко выбритый, ровным голосом расспрашивал Дементия об его приключениях. Слушал, прикрывая глаза, сложив руки на животе, попыхивал сигарой. Слушал и думал: случись подобное не с российским простолюдином, а с европейцем, непременно бы новый Дефо нашелся и написал бы завлекательный роман…
А Дементия нетерпение мучило. Вон на дворе-то пора уже зимняя. Но какая, прости господи, зима в городе прусском Берлине? Не зима — гнилая мокрень. Поди попробуй-ка четырнадцатый год кряду — ни снежинки, ни морозца… Ей-ей, ничего так не жаждал Дементий, как увидеть льняные дымы над заснеженными кровлями.
Е. Парнов, М. Емцев. ЗЕЛЕНАЯ КРЕВЕТКА
Начальник штаба дружины общественного порядка Володя Корешов получил письмо от невесты. В кабинете было темно и тихо. В окно стучалась ночная бабочка. По белому листу бумаги карабкалось какое-то чахлое существо с прозрачными зелеными крылышками. Володя сдул его на пол и мечтательно уставился в потолок.
Спешить было некуда, и он мог себе позволить оттянуть те радостные минуты, которые обещал ему голубой конверт авиапочты, окаймленный красно-синей полосой.
Глаша, невеста Володи, улетела в Антарктиду сразу же после распределения. Она окончила Ленинградский институт климатов и работала младшим научным сотрудником в лаборатории искусственного солнца. Володя тоже в скором времени собирался в Антарктику.
Через три с половиной месяца кончается срок его полномочий (по специальности он инженер-дозиметрист), хотя он до сих пор не может понять, почему именно его избрали начальником штаба. Впрочем, за все время пребывания его на этом посту не произошло ни одного события, которое потребовало бы физической силы, хитроумных умозаключений или напряжения воли. Раньше Володя втайне гордился, что выбравшие его товарищи сумели разглядеть в нем, скромном и тихом парне, все эти замечательные качества, но теперь он с горечью думал, что с такой работой может справиться кто угодно. Он искренне жалел, что ему ни разу не была предоставлена возможность хоть как-то проявить себя, и уже примирился с бесцельно, как он считал, потраченным временем.
