Василий Головачев - Предсказанное. Том 1
Поразмыслив, не улетела ли Купава куда-нибудь к звездам, хирург принялся обзванивать знакомых и друзей: хотя слово «обзванивать» не совсем подходило к тому, чем он занимался. Не прибегая к мощным резонансам природной среды, он нащупывал линии коммуникации, ведущие в квартиры или в рабочие модули, подключался к инкам или «домовым» и за несколько секунд узнавал новости.
Аристарх Железовский после приключений на Меркурии и в «черном социуме» Чернобыля лечился в Болгарии, у Забавы Бояновой. Подключение Мальгина он почувствовал, но сообразить, что это такое, не успел – Клим оборвал связь. Он был искренне рад, что этот гигант выдержал испытания и не собирался отступать от своих замыслов.
Игнат Ромашин отыскался в экспертном отделе управления, где готовился к походу в орилоунское метро, не ведая, что сделать это уже невозможно.
Джума Хан дежурил в обойме подстраховки над «сферой Сабатини» и время от времени звонил Ромашину.
Похоже, что они нашли общий язык и общие интересы, подумал Клим. Интересно, как у него с Карой? Звонит он ей хотя бы или нет?
Проверять эту мысль Мальгин, однако, не стал. Карой Чокой он нашел дома в кругу подруг. Выглядела она великолепно, в беседе была остроумна и весела, а что крылось за этой веселостью, выяснять не хотелось. Но что-то она, вероятно, почуяла, когда Мальгин смотрел на нее глазами «домового», потому что вдруг во время разговора прервала фразу и оглянулась, и глаза ее стали огромными и черными.
Заглянул Мальгин и в институт, поговорив с Гиппократом и выяснив все решаемые в институте проблемы. Его не удивило, что лечкорпус института полон пациентов, зато поразило повышение Ивана Зарембы: молодой хирург исполнял обязанности заведующего отделением, по-хозяйски заняв кабинет Мальгина и увлеченно трудясь над теорией, которую до этого разрабатывал Клим. Он не особенно взволновался, когда Мальгин заговорил с ним через КПР киб-секретаря, представ в виде «черного человека».
– Клим, это ты? – спросил он, щурясь от смены освещения. – Не притворяйся, я же вижу, что это ты.
– То есть как? – опешил Мальгин.
– Да нет, я в переносном смысле, – замахал руками Заремба. – А что, это в самом деле ты? Смотри какой я нюхач!
Мальгин не выдержал и засмеялся.
– Ох, Иван, как был – святая простота, так и остался. Что же это ты без спроса взялся за мою тему? Гиппократа загонял. Хочешь войти в историю?
– А кто не хочет? – заулыбался молодой нейрохирург, не услышав в голосе Мальгина грозных ноток. – Но я в общем-то тебе не соперник, катет не может быть больше гипотенузы.
– Что?
– Так говорит один мой знакомый математик. Ты гипотенуза, я катет. Понятно? Я тут у тебя ничего не трогал, не стирал, интересно просто повозиться с материалом. Хотя, – Заремба почесал в затылке, – кое-что мне тут непонятно.
– Читай информатуру. – Клим улыбнулся. – Может, и станешь гипотенузой. Работай на моем месте, едва ли я вернусь в институт. Хотя не исключено.
Заремба расцвел.
– Не волнуйся, если что – я тебя заменю.
На смех Мальгина Иван отреагировал по-своему: оглянулся, заговорщицки понизил голос, в глазах его заиграли азартные огоньки.
– Клим, а ты… еще экзосенс или нормальный мужик?
– Нормальный экзосенс, – ответил Клим. – Прощай.
Заремба запротестовал было, у него накопилось очень много вопросов к бывшему заведующему отделением, однако Мальгин спешил. Показавшись Зарембе в обычном виде, он отыскал Стобецкого, но говорить с ним не стал. Свидание с институтом разбередило душу, включило ностальгическую цепь и испортило настроение.
Посидев немного, он снова позвал Купаву и внезапно услышал ответ Шаламова:
– Ага, наконец-то! Климыч? Ты на Земле?
Мальгин напрягся, силясь определить координаты Даниила, и обнаружил его в каких-то старинных бетонных подвалах, прятавшихся в диком лесу, на краю болота. Местность называлась Юганские нефтепромболота и располагалась в центре одного из самых древних «черных социумов». Из болота торчал металлический шпиль, в котором с трудом угадывался нос «пакмака». Сам Шаламов – весь как узел пересекавшихся сознаний и воображений, в том числе и больных, размышлял о чем-то своем, непонятном даже Мальгину, но человек в нем, остатки человеческого «я» еще помнили прошлую жизнь.
– Чувствую по ответу – человек-да! Я тону, Клим, и мне уже не выплыть, пропал бравый курьер.
– Я помогу…
– Держись от меня подальше, психика пошла вразнос, и я теперь, как пуганый дьявол, мечусь по Системе, сам не зная, с какой целью. Отыщи Купаву, она твоя жена…
– Твоя!
– Не глупи и не пререкайся, мне трудно контролировать остатки личности, все рассыпается как карточный домик… Так вот, она любит тебя, дурака, а ушла ко мне, чтобы доказать, что и она способна на решение, а не только ты, железный Мальгин, человек-да! Неужели ты этого не понял?
– Чушь!
– Надо же, не понял. Впрочем: чего тебя осуждать, мастер, если я это понял только в последнюю встречу. А она гордая, твоя Купава, и никогда не признается сама. Ты же знаешь.
– Чушь!
– Не веришь себе – ладно, поверь мертвому. Я тоже был не сахар, но никогда не гнул ее волю, со мной можно было спорить, а ты даже пустяк выговариваешь так, будто вещаешь истину в абсолюте. Брось эту манеру… и найди ее…
В пси-канал разговора стали вклиниваться какие-то посторонние шумы, свисты, чужие голоса. Шепот Шаламова стал теряться на этом фоне, тонуть, гаснуть.
– … зависит от… скоро она… люб… щай… тер…
И на голову Мальгина обрушился грохот некоггерентной пси-волны. Шаламов-человек замолчал. Заговорил Шаламов-нечеловек, псинеур с задатками мага, не ведающий, что творит. Мальгин почувствовал удар чужой воли, едва не сломавшей его собственную, стряхнул с сознания цеплявшиеся пси-пальцы «черного» и ушел из гиперчувственной связи пространства. Бороться с Даниилом не имело смысла.
Некоторое время он отдыхал, заставив работать все уровни сознания вхолостую. В гулком объеме головы все звучало и звучало эхо слов Шаламова: «Она любит тебя, дурака… и никогда не признается… она любит… и не признается… любит… не признается…»
Стало душно, тесно, неуютно. Стены давили, ощущение дискомфорта усилилось, уже и просторы Земли казались тюремной клеткой, и даже гигантский объем Солнечной системы не давал возможности жить свободно…
Пощечина прозвучала вполне явственно, хотя Мальгин отвесил ее себе мысленно. Голова прояснилась, все стало на свои места, мир вокруг жил своей жизнью, и хирург был вмурован в него, как муравей в янтарь.
