Клиффорд Саймак - Грот танцующих оленей
Зажав камень в ладони, он отправился в фургончик, пошарил в ящике стола и отыскал небольшую лупу. Затем зажег керосиновую лампу, поставил ее на стол и в ярком свете поднес к письменам увеличительное стекло.
Пусть и не письмена, но что-то все-таки было выгравировано, и штрихи выглядели такими же заплывшими и гладкими, как и остальная поверхность. Так что люди тут ни при чем. Появиться естественным образом гравировка тоже не могла. Мерцание лампы мешало разглядеть письмена во всех подробностях: там было что-то наподобие двух треугольников — один вершиной кверху, другой вершиной книзу, — соединенных посередке кудреватой линией.
Разглядеть доскональнее оказалось просто невозможно. Гравировка (если это все-таки она) была настолько тонкой и мелкой, что детали оставались неразличимыми даже под лупой. Может, более мощная лупа открыла бы взору еще что-нибудь, но таковой в багаже Томаса не нашлось.
Оставив камень на столе, Томас вышел наружу и, уже спускаясь по лесенке, ощутил какую-то перемену. Он тут же замер. И прежде во мраке прорисовывались черные тени — заросли орешника и мелких деревьев, но теперь тени стали крупнее и пришли в движение. К сожалению, зрение было не в состоянии выявить определенные формы, хотя порой и улавливало какое-то движение.
«Это просто безумие, — твердил он себе, — нет там ничего. В крайнем случае корова или бычок». Ему говорили, что нынешние владельцы земли порой отпускают скотину на вольный выпас, а по осени сгоняют ее в загоны. Но за время прогулок по гребню Томас не встретил ни одного животного, а оно непременно дало бы о себе знать. Кроме того, прохаживаясь вокруг, оно стучало бы копытами и сопело, обнюхивая листья и траву.
Вернувшись к костру и усевшись в кресло, Томас поднял палку и поправил развалившиеся поленья, а затем устроился поудобнее, уверяя себя, что слишком давно живет кочевой жизнью, чтобы позволить тьме будить воображение, — но уверения цели не достигли.
Пусть за кругом света ничто не шевелилось — вопреки его самоуверениям и напускному спокойствию во тьме все равно ощущалось некое присутствие. Словно вдруг в мозгу проснулось какое-то новое, доселе неведомое и ни разу не проявлявшееся чувство. Удивительно, как много неожиданных способностей и возможностей еще скрывает человеческий мозг.
А огромные черные силуэты продолжали потихоньку передвигаться, вяло переползая на дюйм-другой и останавливаясь — постоянно на периферии зрения, у границы светлого круга, за пределами видимости.
Томас замер. Мышцы его одеревенели, натянутые нервы вибрировали как струны, напряженный слух пытался уловить хоть один выдающий их звук, но силуэты двигались беззвучно, да и само их движение можно было лишь ощутить, а не увидеть.
Новое, неведомое доселе чувство подсказывало, что в темноте кто-то есть, в то время как разум всеми силами протестовал против такого предположения. Все это бездоказательные выдумки, твердила рациональная часть сознания. Доказательства и не нужны, возражала другая часть, есть просто знание.
Тени все надвигались, сбиваясь в кучу, ибо прибывали во множестве, двигаясь без единого звука, с предельной осторожностью, и брошенная во тьму щепка легко попала бы в них.
Но Томас не стал ничего бросать, оцепенев в кресле. «Я их переупрямлю, — мысленно повторял он. — Я их переупрямлю. Ведь это мой костер, моя земля. Я имею полное право оставаться здесь сколько захочу».
Пытаясь разобраться в своих чувствах, он не обнаружил в себе паники, отнимающего разум и силу ужаса — хотя честно признал, что все-таки напуган. А заодно — вопреки собственным утверждениям — усомнился в своем праве находиться здесь. Развести костер ему никто не может запретить, ибо это чисто человеческая привилегия, огнем пользуется лишь человек. А вот земля — дело другое. Претендовать на нее вполне могут иные владельцы, обладавшие ею с древнейших времен по праву первенства.
Костер прогорел. Над горизонтом взошла почти полная луна, озарившая окрестности неярким, мертвенным сиянием, и в этом призрачном свете стало видно, что вокруг кострища никого нет. Однако, вглядевшись пристальнее, Томас сумел различить некое подобие подвижной массы в росшем внизу лесу.
Ветер усилился, издалека донеслась тараторка ветряка. Оглянувшись через плечо, Томас попытался разглядеть его, но света было слишком мало.
Напряжение понемногу отпускало, и Томас в недоумении принялся гадать: «Что же, черт возьми, произошло? Фантазию мою буйной не назовешь, духов я никогда не вызывал. Нет сомнений, произошло нечто непонятное — но как это истолковать?» В том-то и загвоздка — никаких толкований он давать не собирался, предпочитая, как и раньше, оставаться независимым наблюдателем.
Зайдя в фургончик, он взял там бутылку виски и вернулся к огню, не утруждая себя поисками стакана. Затем вытянулся на стуле и, взяв бутылку за горлышко, поставил ее на живот, кожей ощутив прохладное круглое донышко.
И тогда ему вспомнился разговор со старым негром, состоявшийся как-то раз в глуши Алабамы. Они сидели на покосившемся крылечке ветхого опрятного домика, под сенью ветвей падуба, защищавшего двор от жаркого послеполуденного солнца. Старик удобно расположился в кресле, покручивая палку между ладонями, так что ее крючкообразная рукоятка безостановочно вращалась.
— Ежели вы намерены написать свою книгу, как оно следует быть, — говорил чернокожий старик, — вам не следует останавливаться на нечистом. Напрасно я это говорю, да раз уж вы обещали не упоминать моего имени…
— Ни в коем случае, — подтвердил Томас.
— Я был проповедником долгие годы и за это время узнал о нечистом очень многое. Я сделал его козлом отпущения, я запугивал им людей. «Ежели будете скверно себя вести, — говаривал я, — то он, дух нечистый, поволочет вас за ноги по длинной-предлинной лестнице, а ваши головы будут биться о ступени, а вы будете вопить, рыдать и молить о пощаде. Но он, дух нечистый, не обратит на ваши мольбы никакого внимания, не станет даже слушать — просто протащит по лестнице да и швырнет в геенну». Нечистый прекрасно укладывается у них в головах, они год за годом слышат о нечистом, знают, каков он собой и знакомы с его манерами…
— И был какой-нибудь толк? — поинтересовался Томас. — В смысле, от запугивания дьяволом.
— Кто его знает. Сдается мне, что да. Порой. Не всегда, но порой помогало. Словом, стоило постараться.
— Но мне-то вы сказали, что надо глядеть глубже, не останавливаясь на нечистом.
— Вам, белым, этого не понять, а у нас, у моего народа, это в крови. Вы ушли чересчур далеко от джунглей. А мы всего несколько поколений как из Африки.
