Татьяна Минина - Исправленному верить (сборник)
– Ты мог бы не умничать?
– Я когда не умничаю, плохо думаю. Послушай, Кернило, а что мы, как тот принц Гамлет, страдаем, быть или не быть? Задай вопрос самому Наполеону. Он, может, и не знает, его ли прах в Доме Инвалидов, но уж точно в курсе, где помер.
– Это верно. Хотя как-то неудобно: «Ваше Величество, где вы умерли?»
Нелепо звучит.
– Да хоть лепо, хоть нелепо, мы ж для пользы дела. И, опять же, для пользы дела спроси у него, может быть, в Европе оставался какой-нибудь генный материал до его отъезда на остров Святой Елены?
– Я ищу. – Андрей вздохнул и открыл ноутбук – В любом случае все артефакты, датированные последними годами жизни императора, нас не устраивают.
– Оно конечно, но конкуренты об этом могут и не знать. Вернее, не принимать во внимание.
– Вот и флаг им в руки! Если что, я Наполеона предупрежу. Вряд ли прошлая смерть оставила у него приятные воспоминания.
– Давай. Ладно, я понесся работать. Ольге мой привет. Как она там?
– Говорит, что мы великовозрастные балбесы.
– Ты знаешь, может статься, твоя замечательная жена и права.
– Может, и права, но впервые в жизни у меня ощущение, что я делаю что-то стоящее.
– Угу, а после того, как в наши невинные шалости вмешался, буквально вполз, твой Питон, я чувствую себя прямо-таки защитником цивилизации.
– Только не забывай, что сам Большой Босс – это не просто порождение, это квинтэссенция нашей подзащитной цивилизации, а мы, по сути, пытаемся его подменить квинтэссенцией другой эпохи.
– И при этом первая старается взять под контроль вторую. Что они могут натворить вместе – одному Богу известно.
– Да, занятная тема. Сейчас и захотим мы отказаться, уже не получится. Разворошили муравейник. Так что тащить это дело до конца – наш крест.
– Только Ольге об этом не говори, а то она тебе этот крест так в грудину вобьёт, что и Красный Крест не поможет. И давай уже, просыпайся, к двенадцати на симпозиум.
Наполеон задумался, вспоминая долгие годы своей бурной жизни, пронёсшиеся, точно конно-егерский эскадрон в галопе. Вопрос юного Кёрнуа мог показаться бестактным, но он знал, что этот потомок малыша Огюста не стал бы попусту бередить раны, и, значит, имелись веские основания спрашивать. Пряди волос… сколько дам тайно покупали их у придворного куафера и носили в ладанках на груди… Где теперь пламенные поклонницы? Где их юная прелесть?
Память возвращала из небытия лишь троих: Жозефину – страстную и бесшабашную, обжигающую, как южный ветер, нежную и кроткую Марию Валевскую, прелестнее которой не видел свет, и австрийскую принцессу Марию-Луизу, довольно красивую, но пресную, словно церковные облатки.
И полька, и австриячка родили ему сыновей, но Орлёнок умер совсем юным, да и молодой граф Александр Валевский после безрадостного визита Марии на Эльбу предпочёл бы стереть всякую память о великой любви своей матушки. Что же до пролитой крови – кто считал её по каплям? Он не раз бывал ранен, но порой эти досадные неприятности даже не заставляли его покинуть седло.
Впрочем, когда на Аркольском мосту, вырвав знамя из рук знаменосца, он бросился вперёд, ведя за собой гренадеров, и шрапнель пробила ему ногу, падение и плен казались неизбежными. Но секунда – и адъютант Франсуа Мондидье бросился к нему, подхватил, закрыв телом, подставил генералу плечо, став живым костылём. Еще мгновение, и его доблестные воины были на другом берегу. Ещё минута, и сломленный враг обратился в паническое бегство! И лишь тогда израненный Франсуа без сознания рухнул наземь.
Потом в палатке лекаря этот шестнадцатилетний лейтенант буквально выхватил из рук походного эскулапа миску с кровью своего генерала и вылил её в пустую склянку, заявив, что кровь столь великого человека священна, её нельзя выплескивать на землю, точно пойло для собак. Тогда этот мальчишеский порыв позабавил его, но теперь… Император помнил Мондидье уже полковником, у него точно были сыновья. Вполне может быть, что у кого-то из потомков Франсуа всё еще хранится та самая «реликвия». Ведь сохранился же в семье Кёрнуа пакет, адресованный Нею.
– Его звали Франсуа Мондидье, или, вернее, де Мондидье, – резюмировал Наполеон, и эти слова сами собой появились на мониторе Андрея. – Он был родом из Гренобля. Мондидье – старинный дворянский род, и если он не пресёкся, то потомков Франсуа будет нетрудно отыскать.
Зал был переполнен, последний день симпозиума подходил к концу, и все прения в кулуарах, то есть в курилке и кафе, сошли на нет сами собой. Как писал великий русский поэт: «Все ждали третий день». Исполнительный директор фонда – грациозная, как лань, и манящая, как полное собрание Оскаров, взошла на сцену и подошла к микрофону. Учёные мужи и не менее учёные жёны замерли с лёгким трепетом, ожидая, когда «хозяйка бала» с завлекательными васильковыми глазами вскроет плотный конверт, демонстративно сжимаемый в тонких пальцах. Этот самый конверт, который она держала перед грудью, вздымавшейся, в честь торжественности момента, в глубоком декольте, настолько притягивал внимание, что отвлекал мужчин от внешности госпожи директора. Наконец Алла Аркадьевна картинным жестом извлекла драгоценную записку из бумажного футляра и начала называть имена счастливчиков, которым фонд выделил финансовую помощь для продолжения их ценнейших научных изысканий.
Андрей поглядел на доктора Шнайдера. Всего пятнадцать минут назад он обещал учёному полную оплату всех необходимых исследований и дальнейших «мероприятий», но было видно, как тот, сцепив в замок пальцы, постукивает ими по колену, покусывает губу, смешно топорща бороду. Когда прозвучала первая фамилия, доктор Шнайдер едва не взвился с кресла, должно быть, желая заявить во всеуслышание, что исследования коллеги – сущий бред, позавчерашний день и мракобесие, достойное инквизиции. Он наклонился было к Андрею, чтобы поделиться своим возмущением, но тут мелодичный голос исполнительного директора нежно проворковал:
– Самюэль Шнайдер, Нёвшатель, Швейцария, Лаборатория нового человека «Хомо Новус».
Док принялся одновременно пожимать руку Андрею, посылать воздушные поцелуи Алле Аркадьевне и пробираться к выходу, норовя сдвинуть с места наглухо привинченные кресла. Андрей потряс ладонь учёного, чувствую кожей золотой перстень с имперским орлом на его указательном пальце.
В отличие от швейцарца, о результате симпозиума Кернёв знал ещё позавчера. Не сказать, чтобы его радовало подобное совпадение предпочтений Питона с его собственными. Он даже предпринял лихорадочные попытки найти другого исполнителя, однако ничуть в том не преуспел. Как образно заметил Димка: «Коня на переправе можно сменить только на осла. Гении – порода редкая».
