Михаил Емцев - Черный ящик Цереры
Он размахивал канцелярской книгой, в которой велась запись внеурочных работ лаборатории.
— Она уже призналась, нет, не то!.. У нее не может быть такого абсурда. И я ей верю. Видишь, плачет! Я ей верю, а вам не поверю… Что бы вы мне тут ни говорили! Я вас знаю, я все знаю. Думаете, не знаю?
Он тряхнул книгой, из нее посыпались листы. Епашкина с ужасом посмотрела на бумажки, лениво кружащиеся в воздухе, и принялась за воду… Рука ее тряслась.
Волна сокрушает гранит, но бессильна перед мягкой устойчивостью водорослей. Сила побеждается не силой, а слабостью. Итак, смирение и кротость, покорность и податливость, тогда удар пройдет поверху…
— Ефим Николаевич! — начал Мильчевский.
— Что?! Вы что-то хотите сказать! Молчите! Я знаю, какая-то глупость или того хуже. Вот у меня акт дежурного энергетика. На вас, Мильчевский, на вас! Вы тогда один сидели во всей лаборатории. Один! Ее не было, наверное, надоело пустяками заниматься, а вы что делали, позвольте вас спросить? Чем занимались, почему на подстанции полетели все эти… как их… такие маленькие штучки?.. — Он беспомощно и яростно вертел пальцами. — Ну, эти… да подскажите же, вы, экспериментатор!
— Тепловые реле, — послушно подсказал Мильчевский.
— Да, именно! Почему? А? И вообще! Почему мне не известно, что делается в моей лаборатории?! Черт побери, почему от меня все скрывают?
— Я…
— Нет, вы ответьте на мой вопрос! Почему от меня скрывают? Кто-то что-то изобретает, экспериментирует, а я не знаю! Может, идет проверка принципа относительности или создание водородной бомбы, а я не знаю! Я ничего не знаю! Меня обходят, мне не говорят, от меня скрывают. Я никогда ничего не знаю! Свои же сотрудники!
— В следующий раз я обязательно посоветуюсь с вами, — быстро вставил Роберт.
— Что?! В следующий раз? Его не будет, заверяю вас. Вы уволены. Все! Идите жалуйтесь в РКК, местком, куда хотите… А что вы там делали? — он воззрился на Мильчевского, как разъяренный носорог. Маленькие глазки со страшной силой сверлили, пронизывали лаборанта. Если б энергия этого взгляда могла превратиться в тепло, последнего было бы вполне достаточно, чтобы Мильч целиком перешел в парообразное состояние. «Господи, надоумь меня научной чушью…»
— Я проверял проводимость полимеров…
— Полимеров?! Ха! Ерунда! Полимеры — изоляторы.
— Мои друзья из НИИпластмасс дали мне образцы материалов, обладающих электропроводностью. Я хотел осуществить прямой электрообогрев… некоторых полимерных тканей.
— Почему работа не в плане? Что за тайны? Почему скрыли от меня? Я ж говорю, мне никогда ничего не сообщают! Я не знаю, что делается в моей лаборатории. Мне приходится все узнавать от дирекции!
— Я хотел сначала попробовать, получить какие-нибудь результаты, а потом…
— Глупости! Одни глупости! Сплошные глупости! Что вы можете? Вы же даже не научный работник, а лаборант…
Шеф еще продолжал бушевать, неистовствовать, грозить, но Мильч видел — ураган стихает. Высокие водяные валы сменились пологими ленивыми волнами, гром откатывался за горизонт, вот в разрывах туч мелькнул кусочек ясного неба.
— Завтра покажете ваши образцы, я посмотрю, что вы там накуролесили. Ступайте, — вдруг совершенно спокойно сказал Ефим Николаевич.
— А вы останьтесь, — обратился он к Епашкиной, — я вам докажу, что дело здесь не в форме, а в содержании. Точности поучитесь у Ван-дер-Ваальса, голубушка… У Констама. У Гиббса…
Мильч, благодарно склонившись, вытек из кабинета, предоставив шефу возможность оправдать свою несдержанность в терминах философской науки.
Разговор с Ефимом Николаевичем взволновал его. Он не сомневался, что ему удастся обмануть старика, подсунув материалы трехлетней давности, о которых уже все позабыли. Дело было не в том, как объяснить колоссальный расход электроэнергии. Нужно было и на будущее сохранить Рог изобилия в состоянии безотказного действия. Можно, конечно, попытаться включить в план работ какой-нибудь дурацкий раздел, вроде этих электропроводных полимеров… Но тогда ему дадут научного руководителя, кандидата наук, и прости-прощай самостоятельность и свобода… Контроль в гроб загонит.
Нужно искать новые пути. Время не терпит. Время не ждет.
День пламенеет.
8
Завмаг Иосиф Ильич ехал на работу со щемящим чувством ожидания неприятности. Он не считал себя суеверным. Нет, конечно, он не суеверен. Суеверны дураки и люди с нечистой совестью. Ни к одной из этих категорий он не принадлежит. Это ясно. Но все же, если подумать… Вспомнить только, как сбылось тогда сновидение…
— Приготовьте билеты, граждане.
Иосиф Ильич сунул руку в карман. Билета не было. В размышлениях о сне и сновидениях Иосиф Ильич забыл оторвать билет. Он отчетливо помнил звон монеты, опущенной в кассу, но билет… Какая досада! Забыл, и все тут. Правда, еще не поздно, катушка вон за спиной этого в мохнатой шляпе-тирольке. Стоит только протянуть руку… Автобус тряхнуло, и, о счастье, его прижало вплотную к прозрачной урне. Два поворота катушки и билет будет…
— Как вам не стыдно? А еще в шляпе! Приличный пожилой мужчина!
— Я же бросал, — Иосиф Ильич чувствовал, как щеки его заливаются бурным пунцовым румянцем.
— Знаем, как вы бросали! Я почти целую остановку с вами еду. Не втирайте очки, гражданин!
Иосиф Ильич смятенно смотрел в голубые разъяренные глаза контролерши. Прямо под ними, поглотивши нос и щеки, разверзлась черная огнедышащая пасть, похожая на кратер вулкана. Из кратера с грохотом вылетали камни и пепел.
— Хорошо, я еще брошу, — покорно сказал он.
— Еще бы! Конечно, бросите. Еще как бросите! Никто вам не разрешит за счет государства на транспорте кататься. А сперва штраф заплатите, как безбилетник!
Иосиф Ильич поспешил выполнить указание. Ему было страсть как обидно отдавать ни за что, ни про что пятьдесят копеек, но он не мог устоять против обрушившейся на него лавины. Ах, какие же они грубые, эти контролеры! И почему они такие грубые? Конечно, им приходится иметь дело с разного рода людьми, но все же нельзя так. Нельзя. Нужно мягче. Мы не преступники. Мы еще не преступники. Нас еще не приговорили к расстрелу, нам даже не дали пятнадцати суток… Так за что же? А?
Иосиф Ильич подумал что-то о жестокости мягких женщин и беззащитности мужчин, но в это время автобус остановился. Иосиф Ильич заторопился к выходу. Сзади продолжали обсуждать происшествие:
— По одеже приличный человек.
— Не говорите. Теперь по одеже не разберешь. Иной жулик, что народный артист вырядится, а другого академика от дворника не отличишь.
