Владислав Чупрасов - Холодные и мертвые (сборник рассказов)
— Кто это? Ойген вытер руки и поставил облупленный чайник на плиту. Он успел не только одеться, но еще и умыться и надеть очки. О расческе, видимо, не вспомнил. Или не нашел.
— Ну… — Курт вытащил из ящика термокружку, сунул в нее чайный пакетик в пластиковой упаковке с дырочками, — его зовут Юстас. Он священник. Ну и вот… Ойген глянул через плечо, увидел, что бензомастер вольготно расположился на его единственном и любимом кресле, и вздохнул.
— Это ладно. Откуда он в городе взялся?
— А, — Курт сунул кружку под кипяток, который ему налил из чайника Ойген. — Это долгая история.
— Давай, я пока покурю.
— Эй, а лечить кто будет? Ойген недобро посмотрел на него сквозь очки, и Курт предпочел не спорить. Дождался, пока Ойген закурит.
— Ну, в общем, к нам приехали киношники. Будут снимать передачу.
С собой захватили ученых и этот… блаженного. Ойген неодобрительно покачал головой.
— Он босяком по снегу шлялся, попробуй доказать мне, что он не чокнутый, — Курт отобрал у медика сигарету, затянулся и вернул ее назад. — Что ты куришь? Тебе нормальных сигарет привезти?
— Привези.
— Ну, вот. Блаженный где-то умудрился подцепить что-то, похожее на пневмонию. Я хрен знаю, что с ним, на самом деле, и тебе придется ждать, пока он не оклемается, чтобы узнать, как его так угораздило.
Хотя, пока мы ехали, он был в нормально состоянии, все это время делал мне мозг на тему того, что это лично за мои грехи бог наградил город вечной зимой.
— Ага, точно. Так оно все и было. Курт пожал плечами.
— Но все лучше, чем та крипота, которую он сейчас бормочет.
— Это Откровение Иоанна Богослова, темнота, — вежливо подсказал из соседней комнаты Эф. Если Ойген и удивился общительности бензомастера, то не подал виду. Сам он с этими ребятами никогда не взаимодействовал, поэтому допускал, что те могут не только говорить, но и петь, танцевать и проводить свадьбы.
— Да плевать, чье это откровение. В общем, оставляю его тебе и еду домой.
— Куда собрался? — Ойген затушил сигарету в какой-то тарелке, потер руки и пошел в комнату. — Сейчас я его посмотрю, скажу, что с ним делать, и валите оба. Ты что, видишь у меня много лишнего места и очереди благодарных больных?
— Э-э, — не согласился Курт. — Я что, похож на няньку?
— Мемфис, — спокойно сказал Ойген, наклоняясь над уснувшим Юстасом. — Выйди на кухню, закрой дверь и пей свой чай. Я скоро приду. Курт фыркнул, но к чаю все-таки пошел.
— И эту свою штуку с собой забери. «Штука», она же Эф, гордо проигнорировала врача и вышла на кухню, закрыв за собой дверь. Курт налил себе новую порцию чая, закурил и сел за стол, на котором уныло подсыхали печенья с повидлом. Ойген жил один, любил готовить, но сладкое не ел. Курт сковырнул печенье с тарелки, опустил его в чай и только после этого смог разгрызть. Эф сел рядом, опустив голову. Видимо, завистливо созерцал тарелку. И начал говорить точно тогда, когда Курт этого ожидал.
Правда, он думал, что услышит что-то вроде сожаления о невозможности поужинать.
— Это не пневмония. Печенье было вкусным только тогда, когда было свежим. В случае же с этим не только тесто зачерствело, но и повидло свернулось в мерзкие комки. Курт отложил надкушенное печенье в тарелку и повернулся к Эфу. Потому что… стоп, что? Не пневмония?
— А ты у нас еще и врач?
— Это не пневмония, — спокойно повторил мастер. — На твоем месте я бы поговорил с этим парнем, когда он очнется, и узнал, где он успел свести знакомство с Серыми.
— Да ну, — отмахнулся Курт. — От этих знакомств просто умирают, насколько я знаю.
— Не всегда, — возразил Эф. — Смотря какой иммунитет и какое время встречи. Одно дело, когда кто-то из города с Серыми ненадолго пересечется, а другое — когда кто-то с континента, где ниже нуля вообще не бывает. Ты их носы видел? Никаких Серых не надо, чтобы они все слегли с простудами. Тут другой вопрос, что с серой болезнью так просто не справишься. Вряд ли здесь поможет обычный врач.
— Вот так новости, — Курт всплеснул руками. — Что за серая болезнь еще? Почему мне кажется, что этот термин изобрел Ганс, пока меня не было?
— Не заводись. Ты ее не знаешь, потому что почти ни у кого в городе ее не было. Иммунитет, все дела. К нам давно никто не приезжал, сам знаешь.
— Брандт недавно вернулся, — только для того, чтобы поспорить, вклинился Курт.
— Ну вот с его помощью и узнали, что есть такая болезнь.
— Да ну!
— Я сейчас не буду рассказывать. Курт выразительно вздернул подбородок и скрестил руки на груди.
Показал выразительным взглядом, что молчит.
— Я все сказал уже. Курт вздохнул. Иногда его терпения не хватало ни на что: ни на Ганса, ни на своего бензомастера, ни на свою собственную жизнь.
— И что ты предлагаешь делать с этим, с Юстасом? Если это не пневмония?
— Ну, если Ойген не справится сам, то нужно будет его отвезти в лабораторию Университета.
— Сам пойдет, — Курт отвернулся. — Пешком.
— Мемфис, — в голосе Эфа прозвучало что-то, похожее на упрек. Чертовы ученые, наизобретали всяких динамиков с интонациями, а потом патрульные мучаются.
— И ты. Оба пойдете пешком.
— Курт!
— Ничего не знаю.
— Курт!
— Извини, Ойген, я задумался. Врач вышел из комнаты, явно чем-то озадаченный. Теперь Курт знал, чем, иначе бы очень удивился.
— Ну что? Ойген сел, отобрал у него сигарету и докурил. Только после этого он поднял очки на лоб и задумчиво потер переносицу.
— Я не знаю, что это. Курт вздохнул. Отвратительно. Почему-то во всем оказывается замешан Ганс. Даже здесь, в болезни священника, зачем-то решившего приехать в город, который медленно загибается под весом снега.
— Когда он очнется, я смогу с ним поговорить?
— Да он вроде и так оклемался… Ойген потушил сигарету, взял с тарелки надкушенное печенье и, на ходу его жуя, пошел к плите, на которой стояла кастрюля.
— Так я могу?
— Только не пытай его, — Ойген пожал плечами. Эф покачал головой. Священник, видимо, чувствовал себя довольно вольготно, сунув руку под голову под подушку и укрывшись несколькими одеялами. Он с интересом наблюдал за приближением Курта и, если бы не болезненная бледность и прорывающийся кашель, казался бы совершенно здоровым.
— И часто у вас бывает бред с жаром? Курт сел на кресло, вляпавшись в оставленные Эфом следы.
Поморщился и потер ладонь о колено.
— В смысле, минуты прозрения? — Юстас потер лоб, зачесал волосы назад. — Конечно, частенько. Иначе бы я не мог нести слово Божье в мир.
— Ясно. Курт устало потер щеки. Он никогда не был фанатом выслушивания религиозных лекций от малознакомых людей, лежащих на кровати.
