Леонид Панасенко - Садовники Солнца
Сейчас они затмевали все.
Они завораживали, будили трижды скрытую вековую память, отзывались в душе непонятной удалью. А с язычницей, — так показалось Илье, — вообще происходило нечто странное. Чем больше прибывала толпа, чем гуще завязывался разговор, тем беспокойнее становилась каменная девушка. Порывалась убежать и медлила, все больше оживала и оставалась каменной. «С Ирины писал, — подумал Илья, любуясь язычницей. — В жизни тоже так. Сложно…»
Сумерки, наконец, взошли и на Кипарисную горку. Изображение сразу же стало тусклым, потеряло глубину и рельефность. Зрители направились к берегу.
— Вот вы где!
Анатоль налетел на них — рослый, сильный, еще более загорелый — схватил Калия за плечи, расцеловал:
— Я у них спрашиваю, в оргкомитете, — откуда, мол, кто привез? Кто додумался? Друзья твои, говорят. Я ищу, ищу. Полдня ищу.
Он повернулся к Илье, просиял лицом.
— О, мой щедрый гость?! Значит, вы вдвоем. Вот радость. Знаете, что мы сделаем, ребята? Мы закатим сейчас королевский ужин. И не где-нибудь, а в подводном кафетерии.
Ночью, когда Илья уже засыпал, он услышал голос доселе дремавшего прибоя. И почувствовал в нем уверенность.
«Да, это именно то, что появилось в Анатоле, — подумал успокоенно он. Новое качество, которое я не сразу узнал. Уверенность — это хорошо».
Он вспомнил еще одно сегодняшнее высказывание Анатоля — чуть захмелевшего и, может быть, впервые за много дней счастливого: «Вы просто гении, ребята. Мои добрые гении».
Вспоминал все это Илья еще бодрствуя, а улыбнулся мыслям своим уже во сне.
НАД ПРОПАСТЬЮ
«Неужели?..»
Этот неотступный вопрос терзал его с тех пор, как позвонила Ирина. Слова ее были обычные, даже чуть насмешливые, но нечто хрупкое и беззащитное, льдинка непонятного переживания тоненько позванивала в них, и он вдруг засомневался во всем — в себе, Ирине, непреложности слов — и начал гадать: «Что же это значит?»
«Неужели любит?»
«Неужели все, что мучило меня, есть не что иное, как плод больного воображения? Больного?! Да, да, чему ты удивляешься? Ты давно болен нетерпением и мнительностью, гигантизмом желаний и дистрофией возможностей, неразборчивой, слепой сверхтребовательностью к себе и, что печальней всего, к другим».
Анатоль поежился.
Никогда еще, даже в мыслях, он не был так безжалостен по отношению к самому себе.
«Выходит, я мучил ее? Своей самовлюбленностью, эгоизмом?»
Он тут же возразил себе:
«Брось казниться… Все это имеет значение только в одном случае — если Ирина… Нет, нет! Откуда ты пришла, надежда? В чем почудилась? В слове, жесте? А может, в приглашении посмотреть стройку? Но ведь это чепуха! Формула вежливости. Таких, как ты, только в гости и приглашают… После всего. После всех „нет“. Дав время на отрезвление. Чтобы потом предложить дружбу».
Он машинально поднял воротник куртки — к вечеру от реки потянуло прохладой, нервно зашагал по берегу. Ирина позвонила ему утром. И все, что было потом, — метания в ожидании рейсового, сам полет, гигантская стройка, замершая сегодня по случаю дня Памяти, все это, как ни странно, осталось за пределами сознания.
Река играла крупной галькой.
Раньше здесь был обыкновенный ручей, прозванный за кроткий нрав и прозрачную воду Ясным, но гидрологам понадобилось подживить его — нашли подземные источники, вскрыли их. Теперь от Ясного осталось одно название. Тело реки нездорово разбухло, не вмещаясь в прежние берега, с водой несло щепу и хвою, тучи песка и даже средних размеров камни. Катило, погромыхивало. Хоть сдержанно, но напористо.
Подробностей таких Анатоль, конечно, не знал. Однако что-то в облике реки, неуловимое, уже уходящее, подсказало ему: над этой личностью, состоящей из движущейся, дьявольски холодной воды, недавно было совершено насилие. Угадывался факт. И этого оказалось достаточно, чтобы испортить ему настроение.
За шумом реки Анатоль не услышал шагов Ирины. Обернулся уже на голос.
Он шагнул к ней.
Руки его вскинулись, чтобы обнять и не отпускать — нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Вскинулись — и тут же упали.
Он не смог бы сейчас ничего объяснить.
То ли одиночество последних месяцев выработало в нем какое-то сверхчутье, то ли в облике Ирины, в ее неестественно покорных и жалеющих глазах в самом деле угадывалась заданность этой встречи, но Анатоль вдруг отчетливо почувствовал в любимой то же насилие, о котором кричала ему река. Ощущение, что рядом с ними присутствует кто-то чужой, что это именно он привел Ирину на берег Ясного, было таким отчетливым, что Анатоль, угрожающе нагнув голову, оглянулся.
Нигде никого.
И все же этого предчувствия хватило, чтобы их разговор, еще толком и не начавшийся, вдруг отчаянно взмахнул руками, будто человек, ступивший на ледяной откос, и заскользил, заскользил — к нелепому, никому не нужному, однако уже неизбежному падению…
— Покажешь как-нибудь свои новые работы? — Ирина видела, что их разговор вянет буквально на глазах, не понимала — отчего и мучительно искала какие-то новые слова. Они вроде и находились, но, вымолвленные, тотчас теряли вес. Река уносила их, будто сор.
Анатоль вздрогнул.
Просьба Ирины показалась ему продолжением собственной лжи.
— Разве ты не знаешь? — он нахмурился. Губы его сложились в горькую полупрезрительную ухмылку. — Я — пуст! У меня за душой ни-че-го-шень-ки! Я год уже в руки ничего не брал, понимаешь ты это?! Да, я лгал тебе, когда ты изредка звонила. Я не рисовал в горах, я там выл, понимаешь?! Вот так, по-волчьи…
Ирина отпрянула.
Тяжкая, слепая волна захлестнула мозг Анатоля, смыла логичные и ясные построения рассудка.
— Ложь, все — ложь! — крикнул он. — И ты тоже лжива! Зачем ты позвала меня? Если нет любви, если не было…
Он задыхался от гнева, терял слова:
— Скучно, видишь ли, ей… Огонь…
— Ты не прав, Толь, — девушка побледнела. Одной рукой она поспешно оперлась о ствол корявой сосенки, другую прижала к груди. — Я все понимаю и очень жалею… Но ты не прав, Толя. Чувствуют по-разному. И любят тоже.
— Что?! — он уловил из всего сказанного только одно слово. Оно разрослось до неимоверных размеров, стало крениться на него, будто скала. Вот-вот рухнет и раздавит. — Жалеть? Меня? Ты…
Анатоль рванулся, побежал, не разбирая дороги, в глубь стынущего леса. Среди сосен то и дело попадались какие-то странные сооружения и механизмы. Он натыкался на них, сворачивал, кружил между деревьев и скал, среди непонятной внеземной бутафории, пока, наконец, не увидел нечто знакомое: возле цепочки легких сферических павильончиков высилась ярко-желтая громада «Голиафа».
