Эрнст Бутин - Поиск-86: Приключения. Фантастика
Еремей вздрогнул, испуганно сунул статуэтку под подушку и даже в лице переменился.
— Что ж, нельзя так нельзя, — Фролов понимающе кивнул. — Выздоравливай, — и слегка подтолкнул Антошку к двери. — Идем!
В пустом коридоре он заглянул в распахнутую дверь каюты стюардов: никого. Задержал взгляд на шинели Арчева, которая комом валялась на койке.
Поднялся на палубу, прошел на корму, где около одежды, развешанной на паровой лебедке, топтался Ростовцев, рядом, заложив руки за спину, прохаживался от борта к борту Арчев. Выводной, прислонившись к фальшборту, наблюдал за ним; другой боец, охраняющий кормовой кубрик, объяснял что-то Матюхину, который, слушая его, посматривал то на пленных, то на капитана.
— Росиньель, росиньель, птит’уазо, — негромко напевал капитан на мотив песенки «Соловей, соловей, пташечка…», наблюдая за бойцами на дощаниках, — ле канарие шант си трист, си трист! Эн, де, эн, де иль нья па де маль! Ле канарие шант си трист, си трист…[17]
— Я вижу, у вас отличное настроение, — заметил, подойдя, Фролов. — Никогда не слышал, чтобы вы пели.
Капитан вздрогнул от неожиданности, повернулся, но тут же дружелюбно заулыбался.
— А почему настроение должно быть плохим? Банда разгромлена, возвращаемся домой. — И, поглядывая за борт, опять замурлыкал: — Росиньель, росиньель, птит’уазо… Подхватывайте! — предложил, лукаво глянув на Фролова.
— Рад бы, да французского не знаю. Разве что по-русски? Да и то не сумею: ни слуха, ни голоса.
— Жаль, — огорчился капитан. — Сейчас бы сюда нашу Люсю. Она-то бы уж поддержала.
— Хотите послушать «Соловей-пташечку» еще и по-остяцки? — усмехнулся Фролов. — Люся, по-моему, тоже не знает французский.
— Можно и по-остяцки. Получился бы интернациональный дуэт. Чем плохо? — Капитан рассмеялся. И, сразу оборвав себя, грозно рявкнул, свесившись через борт: — Трави, трави конец!.. Хочешь, чтоб при «стоп» эти посудины разбились?! — Выпрямился, опять запел: — Росиньель, росиньель, шерш дан капот, ле канарие шант си трист, си трист… Росиньель, росиньель, шерш дан ля пош…[18]
— У меня, Виталий Викентьевич, небольшая просьба под ваше хорошее настроение, — Фролов оглянулся, подтолкнул вперед Антошку, спрятавшегося за его спиной. — Вы запретили этому мальчику бывать в машинном отделении…
— Я? — Капитан удивленно округлил глаза. — Ах да… Было дело, турнул я его. Там, понимаете ли… — пошевелил пальцами в воздухе, прищелкнул. — Всякие вращающиеся части. Опасно! Долго ли до беды?
— И все-таки разрешите ему бывать в машинном отделении, — попросил Фролов. — Мальчик будет осторожен, — нагнулся к Антошке. — Ты ведь будешь слушаться Екимыча-ики?
Антошка, испуганно глядя на капитана, кивнул.
— Хорошо, дозволяю, — махнул рукой капитан. И уточнил: — Только под вашу ответственность!
— Дуй к своему Екимычу! — Фролов небольно шлепнул Антошку пониже спины и, когда мальчик убежал, проговорил задумчиво: — Глядишь, со временем, может, и станет первым остяцким механиком. А нет, что ж… все на время забудет о своем горе.
— Еще из-за остячат у вас голова не болела, — усмехнулся капитан, но, увидев, как неприязненно поджались губы Фролова, перешел на деловой тон: — Разрешите полный вперед? Задержались мы что-то.
— Если пора — командуйте, — Фролов достал из нагрудного кармана массивные серебряные часы. Рассеянно глянул по привычке на надпись:
«Верному бойцу революции т. Фролову Н. Г. за храбрость. Начдив 51 Блюхер, октябрь 1919 г.»
Щелкнул крышкой, посмотрел на циферблат. — Долго они у вас прогуливаются! — поднял недовольный взгляд на выводного.
Боец начал оправдываться, что ждал-де, покуда одежда вот этого — кивнул на Ростовцева — высохнет, но Фролов не дослушал. Позвал:
— Матюхин! — И, когда тот подскочил, потребовал: — Впредь распорядок не нарушать.
Матюхин украдкой показал кулак выводному. Боец засуетился.
— А ну топайте в камеру, гидры!..
— Все на борт! — гаркнул капитан за корму. И направился не спеша к мостику.
Поднявшись в рубку, он постучал по переговорной трубе. Склонился к ней, буркнул вовсе уж не по-командирски:
— С богом, Екимыч… — И дернул ручку машинного телеграфа.
Екимыч, сухой, жилистый, сидел с Антошкой у верстака, попивая чай не чай, а так, настоянный на мяте кипяток, без сахара, без заварки. Когда из переговорной трубы раздался стук, старик сорвался с табурета, прижался ухом к раструбу.
— Ага, понял, — доложил капитану. Подмигнул мальчику поверх круглых, в железной оправе очков, так нравившихся Антошке, прямо-таки завораживающих его. — Ну, хлопчик, отчаливаем. Сиди и ни с места!
Погрозил темным пальцем с большим, выпуклым, как створка раковины, ногтем. И, приволакивая ноги, кинулся к машине.
Антошка зачарованно понаблюдал, как Екимыч перебрасывает какие-то тяжелые блестящие рычаги, крутит посверкивающие штурвальчики. Когда Екимыч нырнул в маленькую дверцу, что вела в кочегарку, Антошка развернулся к верстаку. Протянул руку, погладил любовно масленку, гаечные ключи, отвертки, пилки по металлу, разбросанные на обитой жестью столешнице, и опять рывком повернулся к машине — в ней что-то сыто и сильно чавкнуло, охнуло с шипением; в больших грязно-желтых трубах заворчало, заклекотало.
— Вот и кончилась наша эпопея, — проговорил Ростовцев, услышав над головой приглушенный толщей верхних помещений гудок. — Теперь каждый прожитый час будет приближать нас к расстрелу.
Он, горбясь, принялся как-то боком, рывками, вышагивать от запертой двери к окну и обратно.
— Как знать… — вяло отозвался развалившийся на койке Арчев. Сунул руку в карман шинели. — Пути господни, да и нас, грешных, неисповедимы.
— Какое там «неисповедимы»! — выкрикнул Ростовцев. — С нами все ясно. — Схватился за решетку окна, прижался к ней лбом. — Ждет нас с вами, любезнейший Евгений Дмитриевич, так называемая революционная кара.
Арчев, снисходительно глядевший ему в спину, выдернул из кармана руку, быстро посмотрел на зажатую в кулаке плоскую пачечку пилок по металлу…
6
У подножия поросшей могучими соснами горы лошади остановились и, как ни колотили их ездоки, взбираться по крутому склону не насмеливались, чувствуя, видимо, что не хватит сил, — пятились, вздрагивали.
— У, паскуда бесконвойная! — Козырь ткнул кулаком в холку жеребца. Нехотя спешился. Обернулся к спутникам: — Придется, братва, ножками, — и начал взбираться в гору.
