Алан Кубатиев - Аренда
Растирая багровеющие скулы и саднящие глаза, майор наконец опустил руку и взглянул прямо в глаза улыбающемуся призраку, чтобы сказать: «Хорошо. Начнем…», но вместо этого вдруг спросил:
— А дети?
— Здесь нет детей, — ответил Узел. — Среди коконов нет ни одного, чей биологический возраст ниже двадцати двух лет, и они…
— Нет, дети, которые там, на континенте, на Базах, — перебил его майор. — Все ведь завязалось именно из-за них, вы должны знать!
— А, вот вы о чем… — Узел заговорил тем же тоном, что и о Дэвиде. — Мы не сможем применить ту же технику к ним. Их мозг уже глубоко поврежден. Очень часто они страдают и целым набором сопутствующих заболеваний и хромосомных дефектов, которые делают их совершенно непригодными для наших целей. Я знаю, что Арендаторы активно используют именно их и даже временно круто поднимают им уровень здоровой ментальности, хотя, боюсь, вам будет трудно понять, зачем и как, пока вы сами не вплелись в Узел… В любом случае они пока не наша проблема.
— Но ведь самое омерзительное в нашей ситуации и есть то, — упрямо набычился Маллесон, — что вроде бы нормальные и нравственные люди вовлекаются в работорговлю, предательство! Их приучают создавать себе комфорт за счет тех, кого непременно израсходуют и выкинут, как мусор! Их приучают пользоваться беззащитными людьми, как материалом! Это ваш Узел понимает? Мы научились уходить от «накатов», и все меньше наших становится Посредниками. Но детей спасать мы не научились!
Лиомбе усмехнулся, на этот раз холодно и коротко.
— Могу заверить вас, что среднее время инициации нового Посредника при смерти прежнего сократилось примерно в полтора раза. Эллипс захвата, наоборот, увеличился в три раза. Арендаторы не люди, они вообще не биологические существа, но они наделены обратной связью и прекрасно, хотя и замедленно, чувствуют изменения в Сиянии и реагируют на них. Вы можете переживать из-за несчастных дебилов и трисомиков, но скоро людей просто не останется вообще. Никаких. Арендаторам они нужны лишь на некоем этапе как поставщики материала, как элементы их схем. Может быть, выживут единицы, обреченные на существование крыс. И не говорите «ваш Узел». Я и есть Узел. Других нет.
Он смолк, посидел так несколько мгновений и снова застучал посохом по черному камню. Потом очень тихо сказал:
— Майор, у вас есть время, пока вы тут, но за пределами кратера его гораздо меньше…
Поднеся руки к глазам, Айвэн словно бы увидел их впервые. Загорелые до цвета хлебной корки, длинные сильные пальцы с обломанными ногтями; шрам на правой кисти, сейчас уже почти неразличимый, от бритвенно острого кукри. «И туземка подходит, нацелив клинок…»
Одиннадцать лет назад он мечтал стать каллиграфом, даже провел год с лишним в Нагоя при мастерской Кадзумаса Девятого, но тут и началась Аренда. Связи с Англией у него давно прервались, однако исчезновение славного мальчишки, короля Уильяма, ставшего первым Посредником среди европейских политических фигур, что-то с ним сделало. Потом оказалось, что надо спасать Идзуми.
Им с Эцуко мерещилось, что они спасают ее, увозя в Центральную Азию, но через несколько лет в Бишкеке началось то же самое. Мату-Гросу похож был на место, где в джунглях можно было устроить дом вдалеке от всего на свете: бросив все, они рванулись туда, и на пересадке в Амстердаме случилось то, от чего они бежали. Эцуко, убедившись, что надежды никакой, не стала перерезать горло или бросаться со скалы по заветам предков. Она просто вколола себе в вену полный шприц воздуха. После этого Маллесон уже никогда больше не притрагивался к кистям и бумаге.
Медленно сжав пальцы в кулаки, майор взглянул на Лиомбе.
— Мне надо… — сипло сказал он. — Мне надо подумать…
11
Задницу саднило. Нет, даже не саднило — так чувствует себя оступившийся нестинар, севший на уголья. Океанская вода, попадавшая в лопнувшие фурункулы и ссадины, жгла покрепче серной кислоты.
Можно было бы надеть гидрокостюм, но подкладка раздерет все, что уже зажило… Хвост пролез, нос увяз. Нет, уж лучше пусть подсыхает так.
Плот медленно переваливался по невысокой волне. Господи, подумать только! Ведь когда-то страшно было даже в самолете летать! Со стюардессами и телевизором! А сейчас — ни телевизора, ни стюардесс, и уж особо отказано в прохладительных напитках…
Какой все же умница был Гор. Морская инспекция хмыкала и крутила головами: на восьмисполовинойметровой яхте восьмиместный спасательный плот! Не пробовали они посидеть вдвоем даже в шестиместном. А уж втроем — это вообще полная смерть. Друг у друга на головах. В шторм друг друга мослами бы угробили. Нет, спасибо.
Спасибо Игорю. Он уже, наверно, доплыл до дна, и скоро его косточки растворятся в воде совсем. Первое время на рыбу смотреть не хотелось; чудилось, что каждая его глодала… Кстати, о рыбе. Ну-ка пощупаем… Ага, прекрасно вялятся. Пара хороших дорад, нарезанных ломтиками, нанизанных на нейлоновый шнур, на солнышке, на ветерке, очень весьма. Сасими, как ни странно, даже из только что пойманной рыбы оказалось невкусным. А вот чуть подвяленная… Честно говоря, не понимаю, почему я все равно радуюсь этим пустякам.
Аварийный запас продуктов, так удачно вытащенный из кубрика, рассчитывался месяца на два. Калории-малории, пусть и лежит пока. Есть ружье с надежной стрелой, есть сетка для планктона, вот и поживем… Чисто для удовольствия припоминаю, что там есть. Пятикилограммовая банка ветчины, двухкилограммовая банка ореховой смеси — арахис, фундук, лещина, миндаль, кешью, нежнейшая макадамия и грецкие, все, к сожалению, присыпанное солью… килограмм кураги с изюмом в запечатанном пластиковом пакете… семь кило крекеров… банка американских мультивитаминов… банка пеммикана… Нормальному кораблекрушенцу этого хватило бы… ну я не знаю на сколько.
А блаженнее всего нейлоновый бурдюк на пятьдесят литров со специальным клапаном… Но это опять-таки пускай лежит… Три флотских опреснителя за бортом, при удаче до двух литров воды в день. Маловато, конечно. Однако ведь выпаривается и больше, скажем честно. Хотя бывает и меньше. И один вот-вот скончается. Ну ничего, еще пара в запасе. Чем не счастье? Чем не радость? Робинзон Крузо спятил бы от ликования. Второй раз, и окончательно, он спятил бы, глядя на то, как я швыряю на всю эту груду сокровищ открытую канистру с бензином, а на нее факел. В воображении. Кишка тонка в реале-то…
«Белку» разломил кит. Или кашалот. Или кто-то еще.
Ночь была тишайшая, мягкий ночной бриз, все созвездия невероятно ясные, «видно, хочь голки сберай», как сладко выпевал Вася Млынарь в нашем последнем клубном симпосионе — этим дивным словом еще с университетских лет мы именовали дружеские попойки. Вахта была Гора, кораблик полз на авторулевом, и вахтенный, он же капитан, спустился в камбуз зарядить опустевший термос чаем. Кофе он терпеть не мог и с отвращением смотрел, как я по утрам с закрытыми глазами готовлю в джезве мокко и наливаюсь им. От кофе на Гора нападала могучая изжога, его единственная телесная слабость. Мне слышно было сквозь дремоту, как он сварливо бормочет себе под нос: «Отпусти нас в Апеннины, где священный Рим, под напевы пианины мы его узрим…» Непохоже, что это из его любимого Шекспира, которого он, как Эдисон, знал наизусть на двух языках. Потом Гор поднялся на палубу, и больше мы не виделись — по крайней мере в этой жизни.
