Брайан Олдисс - Градгродд
— Еще бы, хотя это было, кажется, так давно!
— Тонконогие подошли тогда и тут же заставили наших сотоварищей вступить в стадию разложения.
— Я помню. Я тогда еще перепугался и подполз поближе к вам.
— А почему?
— Потом, когда нас посадили в ящик на колесах, я был настолько подавлен стыдом за то, что не был избран продолжить цикл утодампа, что ни о каких впечатлениях и речи быть не могло.
Тонконогое существо подавало какие-то сигналы ртом верхней головы, но они поменяли уровень слышимости (что и подобало при обсуждении вещей чрезвычайной важности), и с того момента о нем забыли.
Первосвященник продолжал:
— Сын мой, мне трудно это описать, ибо в нашем языке просто нет обозначений для некоторых понятий. Эти существа действительно столь же чужды нам мыслями, сколь и своей формой. Некоторое время для меня (как и для тебя) было позором то, что нас с тобой не избрали для перемены стадии, но теперь… давай предположим, Блу Лугуг, что у этих существ нет понятия о выборе и… и наши товарищи поменяли стадию случайно.
— Случайно?! Как, однако, нечестиво вы выражаетесь, первосвященник! Падение листа или дождевой капли, может, и происходит… э, случайно, но у высших форм жизни… сам факт, что все живые существа проходят жизненные циклы, отрицает всякую случайность.
— Все это справедливо — для мира Тройных Солнц. Но эти тонконогие создания Градгродда, возможно, живут по иным законам.
Тут тонконогое существо покинуло их. Как только оно исчезло, свет в их комнатке погас. Не придав ни малейшего значения подобной мелочи, Первосвященник продолжал:
— Так вот, о чем я: вполне возможно, что эти существа и не собираются быть нам полезны. К ним, наверное, применимо слово еще из Революционной эпохи: эти тонконогие могут быть плохими. Тебе рассказывали об этом слове, когда ты учился?
— А, это такая болезнь? — осведомился священник, сосредоточенно роясь в памяти и припоминая то, чему его когда-то учили.
— Да, это весьма особенное заболевание. Но сдается мне, что для этих тонконогих быть плохим и быть больным — не одно и то же.
— А, вот почему вы не захотели вступить в контакт?
— Ну конечно, нет. Я так же не готов общаться с чужаками, не покрытыми грязью, как и они не готовы к беседе со мной, не покрытым этой кожурой, что у них на теле. Когда до них дойдет эта простая истина, мы, может, и попробуем с ними поговорить — хотя, как я подозреваю, возможности их мозга так же ограниченны, как и диапазон их голоса. Но в нашей судьбе ничего не изменится, пока они не поймут, что у нас есть определенные требования.
— Эта… эта способность быть плохим. Я огорчен тем, что вам приходится об этом думать.
— Сын мой, чем больше я размышляю о случившемся, тем крепче моя уверенность.
Блу Лугуг, вот уже сто восемьдесят лет известный как третий священник, тревожно умолк, припоминая все слышанное когда-то о плохом.
Это слово было в ходу в Революционную эпоху. Утоды проживали обычно одиннадцать сотен лет, а эпоха эта завершилась без малого три тысячи поколений назад. Однако зерна, посеянные ею, дали буйные всходы и глубокие корни, и память о давно минувшем была все еще жива.
Как раз в начале той удивительной эпохи родился Манна Варун. Примечательно то, что он вырос в период самого пика энтропийного разрушения солнечной орбиты — как раз тогда Дапдроф, сменив Сафрон Смайлер на Йеллоу Скоупер, потерял свою маленькую луну — Вобек, которая отправилась вращаться по собственной, новой орбите.
Со временем у Манны Варуна появились ученики и последователи. Они сообща покинули привычные грязевые ванны и перекочевали в пустоши, там провели они много лет, совершенствуя древнейшие ремесла и умения утодов. Кое-кто вскоре покинул его, но на смену им пришло вдвое больше других.
Так прошло сто семьдесят пять лет, согласно древней священной истории.
За это время они произвели, по словам Манны Варуна, «промышленный переворот». Открыли и использовали новые свойства новых металлов, научились придавать им желаемые формы. Вскоре революционеры, гнушаясь ходить, как положено, на своих шестерых, передвигались в пыхтящих многоногих машинах, а самые ленивые даже летали в крылатых ящиках по воздуху. Так гласят древние легенды — хотя они, что греха таить, всегда немного склонны к преувеличению.
Но когда революционеры вернулись «в мир», дабы научить народ жить по своим новым правилам, всех очень удивила одна необычная вещь. Дело в том, что они проповедовали — и демонстративно практиковали на самих себе — странный принцип, который они называли «чистотой».
Большинство слушателей (опять же если верить древним хроникам) восторженно восприняло почти все нововведения. Особенно всем понравилась идея о том, что пора бы облегчить Материнство, упразднив умососание. Несправедливо, что матери обречены все пятьдесят лет детства своего отпрыска натаскивать его в истории своего народа, законах и хороших манерах. Эту рутинную работу, рассуждали они, вполне может взять на себя какой-нибудь механизм. Но настоящая революция была не в этом, а в той самой чистоте, о которой пойдет сейчас разговор.
Постичь чистоту было ужасно трудно, потому что это новшество ударяло по всем законам бытия. Получалось, что нужно было навсегда покинуть теплые грязевые купели, в которых и возникли когда-то утоды, забыть об уютных мусорных кучах и даже о грогах — охотниках за паразитами и извечных спутниках утодов.
Манна и его сподвижники доказывали на собственном примере, что вполне возможно жить и без всей этой ненужной роскоши (или «мрази», как они выражались). Чистота, по их словам, была свидетельством прогресса, а грязь, по меркам новой эпохи, была «плохой».
Таким образом, революционеры обратили необходимость в добродетель; ведь в пустошах, где они работали вдали от грязевых болот и амповых деревьев, не было и намека на грязь. В такой суровой обстановке, надо полагать, и зародился их аскетизм.
Дальше — больше. Манна Варун развил свою теорию, ополчившись на древние верования утодов. В этом его поддержал его лучший и самый способный ученик по имени Гризизз. Этот Гризизз опровергал всеобщее убеждение, что амповые деревья вдохнули душу в младенческие тела утодов; более того — он отрицал, что стадия разложения следовала непосредственно за стадией телесной. Вернее, он не отрицал, что тело после стадии разложения обращается в грязь и таким образом возвращается снова в ампы, но он возражал против того, что то же самое происходит и с душой. Доказательств этому он не представил, и неудивительно — ведь то была просто бредовая идея, измысленная с целью отвратить утодов от их естественного образа жизни и привычек. И тем не менее у этой идеи нашлись последователи.
