Сергей Васильев - Цвет
Какая разница, что солнце каждый раз освещало комнату другим цветом: белым, желтым, красным, голубым, даже зеленым. И что форма окон никогда не повторялась: от витража во всю стену до маленького иллюминатора с кварцевым противоударным стеклом в нем. А растения никогда не походили одно на другое: то фиолетовая ядовитая плесень, то ярко-зеленые перистые листья пальмоидов, то ползучие орхидеусы.
Главное отличие было в другом. Тогда я знал, что мне нужно срочно вставать, одеваться, завтракать и спешить на работу. Сейчас я могу просто беззаботно лежать, погружаясь в сон и выныривая из него, давая мыслям полный простор.
Правильно. Я свободен, как никогда. Делаю то, что хочу. Поэтому надо срочно вставать, одеваться, завтракать и идти на поиски того, чего и сам не знаю. Но добровольно, а не по принуждению.
— Куда пойдем? — спросила Шандар, внезапно открыв дверь ко мне в комнату и профессионально оглядывая крохотное помещение.
— На ярмарку, конечно, — буркнул я, застегивая ремень на брюках.
— Что покупать собрался? — продолжила зель настойчивый допрос.
— Информацию.
Рустам открыл дверь пошире и протиснулся мимо Шандар.
— Он за чудом приехал. Нет? Что такое чудо — никто не знает. Его смотреть надо, выбирать.
Я молча согласился с Рустамом. Всё-то он знает. А я про него — ничего. И даже не тянет расспрашивать.
— Ты с нами?
— Ой, нет! Рустам свои дела есть. Пока гуляйте, а потом встретимся и поищем, что нам тут найти надо.
— Ты хоть скажи — куда нам лучше пойти, — решила уточнить Шандар.
Рустам покачал головой:
— Нельзя говорить. Куда пойдете, там и найдете.
Зель тяжело вздохнула — она не понимала ни мотивов поступков Рустама, ни его самого. Сначала зовет с собой, а потом будто выпроваживает.
— Здесь куда ни пойти — всё равно на ярмарку придешь, — сказал я. — Так что как выйдем, так и решим.
— Жребий кинем? — поддела Лена.
— Случай укажет.
Лена махнула рукой. Не доверяла ни мне, ни выдуманным, по ее мнению, случаям.
Скажем, если на вас выливают ведро воды — что это может означать? Не ходить в ту сторону, или наоборот — именно туда и идти, потому что вода вас освежила? Всё равно же принимать решение мне.
Я посмотрел на солнце, оценил его яркость и понял, что если оно светит в лицо, то вообще невозможно идти. Так что выбрать направление нашего похода не составило труда.
Жара ощутимо давила на плечи и голову. Хотелось спрятаться в тень или залезть в какой-нибудь водоем и там поплескаться. И на кой мы поплелись среди дня на ярмарку? Неужели было не отложить до вечера? Что такого мы там можем найти? Единственное, что могло примирить с жарой, — почти полное отсутствие праздношатающихся зевак, прижимистых покупателей, переходящих от одного продавца к другому, и назойливых торговцев-зазывал.
Мы забрели в несколько странное место, которое обычные покупатели, должно быть, не посещают. Матерчатые торговые палатки пропали, сменившись деревянными лавками. Над входами у них были натянуты узорчатые пологи, а на тротуарах разложены товары. Никто не приглядывал за ними, наверно полагаясь на совесть редких покупателей или на сенсорно-лазерную охрану.
Но мы и не собирались ничего брать. Мы даже не могли понять — что такое мы видим. И не спросишь — не у кого.
Только один разумный — бурх — стоял в дверях лавки и внимательно смотрел, как мы приближались к нему. Никаких товаров перед его дверью не лежало, что уже удивляло. Лицо его, поначалу неприветливое, вдруг разгладилось в самой радушной улыбке. Он сделал шаг нам навстречу, невзначай закрывая проход вперед, и радушно показал на вход в свою лавку:
— Заходите, заходите! У меня в лавке вы найдете всё, что угодно душе и телу. Здесь чудо становится реальностью!
Мы зашли. Палящее солнце осталось за дверью, а здесь был свежий приятный чуть прохладный воздух, от которого, впрочем, не начинаешь через пять минут дрожать и натягивать на себя теплую одежду. Подобно тому, как, идя по широкому нагретому проспекту где-нибудь в курортной зоне, вдруг выходишь на набережную, тебя накрывает перистая тень акаций, и сильный порыв ветра с моря обдает тебя такой желанной свежестью. Ты вдыхаешь полной грудью, а ветер затихает, оставляя тебя наедине с этим морем. И мелкие капельки оседают на лице. Ты стоишь, облизываешь соленые губы и глубоко дышишь, впитывая то необъяснимое, что чувствует любой человек перед могуществом сине-зеленого бескрайнего простора.
Нет, на море я был очень давно. И оно было совсем другим, чем мне вспомнилось сейчас. Сильный ветер поднимал с пляжа песок и швырял мне в лицо, заставляя щуриться и отворачиваться. Противные крупинки с битумным привкусом скрипели на зубах, а в мокрых волосах застревали так надежно, что невозможно было их расчесать.
И всё же это было море. Теплое, в меру соленое, благожелательное к людям. Каждый вечер я приходил на берег, плавал, нырял и стоял под секущими кожу порывами ветра. Голову я приноровился прикрывать куском материи, чтобы волосы не лезли наружу. И мне было хорошо. Но вскоре работа закончилась, и нас отправили от моря куда подальше.
Ничего, связанного с морем, в лавке не было видно. Ни громадных причудливых разноцветных раковин, ни развешанных по стенам и над головами сетей, в ячейках которых застряли засохшие морские звезды и морские ежи, ни обломков деревянных кораблей — жертв ураганов, ни старых сундуков с морскими картами.
Но почему я вспомнил о море? Неужели сам воздух в лавке содержал частичку того безумства, которое охватывает человека, когда он встречает что-то огромное, непостижимое и потому притягательное? Или что-то другое?
Я медленно шел вдоль стены, разглядывая стоящие на полках безделушки — красивые, но не задерживающие мой взгляд на себе. Лена шла с другой стороны. Её охи и ахи на каждом шаге заставляли меня вздрагивать. Ну, нельзя же так бурно реагировать на что попало!
Но когда она замолчала, мне стало совсем не по себе, хотя я и не сразу обратил внимание на Лену. В этот момент я разглядывал невзрачный камешек под стеклом. С виду он был простым булыжником, но стоило чуть двинуться или посмотреть под другим углом, он внезапно изменял и цвет, и форму, и прозрачность. Казался то зеленым авантюрином, то розовым турмалином, то фиолетовым чароитом, то мерцающим опалом, то голубым сапфиром. Только ее слова, а точнее тон, оторвали меня от камня.
— Ой, Илья, смотри какая штучка! — голос у Лены стал нежно-просящим.
Я повернулся посмотреть. Действительно, «штучка». Она блестела, находясь в затененной нише, излучая собственный свет, вспыхивающий то зеленым, то красным, то фиолетовым. Тонкие, казавшиеся стеклянными, нити, тянущиеся из утолщения в средней части, двигались изломанными движениями. Вся эта конструкция стояла на множестве тонких красных иголок и словно кружилась на одном месте: иголочки то появлялись, то исчезали, создавая иллюзию вращения.
