Дэвид Зинделл - Экстр
– Ненавидит? Но за что?
Он был создан людьми на Фосторе, между Потерянными и Третьими Темными Веками. Это был самый крупный из самопрограммирующихся компьютеров, первый искусственный разум, оправдывающий это название. И наиболее человечный. Он до сих пор не простил своим создателям мучительного существования, на которое они его обрекли.
Глаз Данло изнутри прошила боль, ослепив его на миг резким белым светом. Зажмурившись от сверкания идеопластов, он вспомнил слово, которому научил его приемный отец: “шайда”. Оно обозначает ад, в который превращается вселенная, когда ее естественное равновесие нарушено. И из всех шайда-вещей, о которых он слышал, которые видел (и ненавидел) в своей жизни, не было ничего ужаснее этого безумного существа, именуемого Кремниевым Богом.
Данло, заслоняя глаза рукой, хриплым и прерывающимся голосом объяснил Тверди, что такое шайда.
– Этот бог поистине шайда, – сказал он, – такая же шайда, как безумец, который охотится только ради удовольствия. Но убить его было бы еще большей шайдой.
Он гнусное чудовище. Это всего лишь компьютер, пишущий собственные программы без правил и ограничений. Его вообще не следовало создавать.
Данло, приоткрыв глаза, прочел последнюю реплику Тверди и задумался, какие правила или законы природы ограничивают Ее.
– Однако его все-таки создали, – сказал он. – В некотором смысле он – живое существо, правда? И если он действительно живой, если ему подарили жизнь, как вам или мне, мы должны отнестись к его благословенной жизни с почтением, хотя она и шайда.
Идеопласты померкли, как будто кто-то выключил свет.
Потом из динамика вышли и повисли в воздухе другие: Ты странный. Только самый странный и прекрасный из людей способен оправдать бога, который готов уничтожить всю галактику, а с ней и весь человеческий род.
Данло, глядя на свои раскрытые ладони, припомнил коечто, почти забытое, о себе самом. В дни своей романтической юности он мечтал стать асарией. Это древнее слово обозначает человека, достигшего высшей степени развития и принимающего вселенную во всех ее проявлениях, даже самых несовершенных или ужасных. В память о более молодом себе, который все еще жил в нем и шептал ему на ухо оправдательные слова, Данло склонил голову и тихо произнес:
– Я сказал бы “да” всему во вселенной, если бы только мог.
На Старой Земле жили прекрасные тигры, горевшие жизнью в ее полночных лесах. И были старые, беззубые, обезумевшие тигры, которые охотились на человека. Можно полностью оправдать мир, давший жизнь тиграм, и все же сказать “нет” отдельному тигру, который может пожрать твоего ребенка.
– Возможно. Но должен ведь быть какой-то способ избегать этих несчастных старых тигров, не убивая их.
Как беззаветно ты предан своей ахимсе.
Данло подумал немного и сказал:
– Да, это так.
Что ж, посмотрим.
Эти слова встревожили Данло. Он сжал кулаки и непроизвольно надрягся.
– Что вы хотите этим сказать?
Надо испытать, насколько ты предан идеалу непротивления.
И в другом тебя тоже надо испытать. Затем тебя и пригласили сюда: для испытаний.
– Но я не хочу, чтобы меня испытывали. Я прилетел сюда, чтобы спросить вас…
Если выдержишь, сможешь задать мне три вопроса. Я играю в эту игру со всеми пилотами, которые приходят ко мне с какойто своей целью.
Данло, слыхавший об этой игре, спросил:
– А в чем они состоят… испытания?
Надо испытать, какой из тебя воин.
– Но я ведь уже говорил: я не воин.
Все мужчины – воины. А жизнь – для всего, что существует во вселенной, – это война и ничего более.
– Нет, жизнь – это… нечто иное.
От войны не убежишь, мой милый, хороший, прекрасный воин.
Данло, сжав кулаки до боли в костяшках, сказал:
– Я, пожалуй, не стану подвергаться вашим испытаниям.
Я улечу с этой Земли.
Улетать тебе не разрешается.
Данло посмотрел в окно на свой корабль, такой одинокий и уязвимый на пустом берегу. Он не сомневался, что Твердь способна вогнать “Снежную сову” в песок с легкостью человека, прихлопывающего муху.
Ты будешь отдыхать в этом доме, пока не восстановишь силы, – сорок дней, а затем начнутся испытания.
Данло, расшифровав ненавистный ему смысл идеопластов, вспомнил об одном из испытаний Тверди. Она, как и воиныпоэты Кваллара, с которыми Данло был знаком слишком хорошо, любила загадывать злосчастным пилотам две первые строчки из какого-нибудь древнего стихотворения, а испытуемый должен был закончить строфу. Справившись с этим, он получал право задать богине любых три вопроса. Твердь, обладающая неисчерпаемыми знаниями в области природы и истории вселенной, отвечала на них правдиво хотя и загадочно – порой так загадочно, что невозможно было понять. Пилот, не сумевший закончить строфу, расплачивался жизнью. Данло знал, что Твердь убила уже многих пилотов его Ордена. Она, стремящаяся всемерно оживить вселенную и познать промысел Бога, была, в сущности страшной богиней. Она без колебаний убивала тех, кто по ущербности характера или ума не мог помочь Ей в достижении Ее целей. Данло проявил глупость, надеясь, что он как сын Мэллори Рингесса будет избавлен от подобных испытаний. То, что он проделал такой путь лишь для того, чтобы стать возможной жертвой этой странной богини, и забавляло его, и раздражало.
Любя игру так же, как и жизнь (и не боящийся по дикости своего сердца играть с собственной благословенной жизнью), он сделал глубокий вдох и спросил:
– А можно я прочту вам стихи? Если вы их закончите, я соглашусь на испытание, если нет, вы ответите на мои вопросы и позволите мне улететь.
Хочешь устроить испытание мне? А если я этого не желаю?
– Тогда убейте меня сразу. В противном случае я вернусь на свой корабль и попытаюсь стартовать отсюда.
Ответа, как ему показалось, он ждал целую вечность.
Я не согласна.
Данло смотрел на багрец и кобальт этих простых идеопластов и ждал. Его сердце отсчитало три быстрых удара, пока он ждал, когда невидимая рука Тверди выдавит из этого сердца жизнь.
Благословенный мой! Я не согласна на твои условия, но и убивать тебя не стану – это было бы слишком грустно. Ты рискнул жизнью, чтобы подчинить богиню своей воле, – я даже выразить не могу, как мне это приятно.
Данло выдохнул и, прижав к глазу кулак, воззрился на новые идеопласты: Человеку не дозволено испытывать богиню, но богиня может уступить своему капризу и сыграть с человеком. Я люблю играть, Данло ей Соли Рингесс, и потому соглашаюсь на твою игру. Тысячу лет как не играла.
Данло воспринял это как повеление прочесть стихи немедленно. Торопясь, пока капризная богиня не передумала, он снова набрал воздуху и сказал:
