Юлий Буркин - Бриллиантовый дождь
А вот про наше пребывание на Марсе нигде никаких материалов не было. Вообще. Так что весь рекламный эффект, на который рассчитывал Ворона, пошел насмарку. Я спросил его:
– Аркаша, а что, о Марсе совсем писать не будут?
Он наморщил лоб и переспросил:
– О Ма-марсе? – Он у нас заикается, когда волнуется. – О каком Ма-ма-марсе?
Похоже, нет такой планеты в Солнечной системе.
Так что остались мне на память об этом полете, как единственный его результат, только длинные курчавые волосы на заднице. Оказывается, у всех космонавтов такие отрастают, так как в невесомости люди не сидят, не лежат и не травмируют тем самым волосяные луковицы.
… Иногда меня мучает мысль о том, что мы «не оправдали…», не стали борцами за справедливость и не пытаемся рассказать всем и каждому правду. Но я не представляю, как бы мы это сделали. Подписанные нами бумаги выглядели весьма недвусмысленно, и если бы я, например, выступил с публичным разоблачением, то меня просто-напросто засудили бы за разглашение государственной тайны на абсолютно законном основании. И по закону военного времени я однозначно схлопотал бы «вышку».
Правда, когда меня особенно прихватывает, я вспоминаю фразу «командира»: «Не надо нас жалеть. Мы уже давно умерли». И мне становится легче. В конце концов, они сделали свою игру и проиграли. Нам же они изначально назначили роль бессловесных пешек, и мы ее с успехом исполняем.
Но как-то, за бутылочкой, я все-таки не удержался и рассказал обо всем этом Петруччио. Больше всего его зацепило, что обломок алмазного купола упал на то место, где должен был сидеть он.
– Опять я вытянул верную карту, – сказал он удрученно, почесывая за ухом кота Филимона Второго. – Выходит, зря я надеялся, что утратил эту способность. Хорошо еще, что я не знал этого вашего «чекиста» лично, а то бы совесть замучила.
А потом мы выпили еще, и он предложил мне написать обо всем этом песню и даже название придумал: «Мертвецы на Марсе». Говорит:
– И разоблачим их всех к чертовой матери!
Но я возразил:
– Никого мы не разоблачим. Никто даже и внимания не обратит, решат, что эти наши откровения – поэтический вымысел. Да и вообще, песни я хочу исполнять про живых и на Земле.
Потом мне еще одна идея в голову пришла: связаться с Козлыблиным, да похимичить в той его «чумовой игрушке». Я говорю Петруччио:
– Дай-ка я от тебя Козлыблину позвоню.
А он – хлоп себя по лбу:
– А я-то никак вспомнить не мог, что мне все эти твои марсианские хроники напоминают! Когда вас не было, он мне среди ночи позвонил. «Поздравь, – говорит, – я послезавтра тоже на Марсе буду!» – и морда у него от счастья сияет, как начищенный пятак. «Как это так? – спрашиваю. – Что за гон?» «Да я тут одну игрушку взломал окончательно, а главный бонус в ней – отправка на Марс!» «Ну, поздравляю, – говорю, – удачи тебе». А сам, конечно, не поверил ни фига решил, что он переел чего-то, и у него крышу сорвало…
Я тут же позвонил Козлыблину. Но его ДУРдом ответил, что хозяина забрали в армию, и он велел передавать всем приветы …
Ох, и нажрались же мы с Петруччио в тот вечер.
Ми
Дикая тварь из дикого леса
… Мы доверим это только Луне,
Я и кошка серая, кошка серая.
С ней вдвоем идем в ночной тишине,
От привычной усталости, как в полусне…
Из песни «Луна и кошка»[14]1
Я сказал, величественно воздев палец к потолку:
– Дабы наш будущий Степка вырос нормальным человеком, нужно, чтобы в доме было животное.
Кристина оживилась и предложила:
– Игуана. Я читала, это сейчас модно.
– Дорогая, – произнес я ласково, – ты когда-нибудь видела игуану?
– Нет, – призналась она.
– Так посмотри. Дорогая.
Придерживая животик, она сползла с софы и вышла на кухню, где у нас установлен стереовизор с выходом в сеть. Вернувшись, спросила покладисто:
– А ты какое животное хотел?
– Я хотел кошку.
– Просто кошку?! – воскликнула она так, словно мое желание было преступным.
– Проще некуда, – подтвердил я, чувствуя, что начинаю злиться.
– Подожди, – сказала она и снова удалилась на кухню. Я понял, что она опять полезла в Сеть. Она что, кошек никогда не видела?!
Вернувшись, она процитировала по памяти:
– «Звери из семейства кошачьих – одни из самых кровожадных и опасных представителей земной фауны…»
– Я не говорю о «звере из семейства кошачьих»! – взорвался я. – Я говорю о кошке! О простой домашней кошке! Зовут которую Мурка!
– Не надо так нервничать, – сказала Кристина. – Это, между прочим, передается ребенку. Я тебя прекрасно поняла. Но ты ведь не будешь спорить, что твоя «простая домашняя Мурка» – представитель семейства кошачьих?! Это зверь! Ребенок должен ощущать вокруг себя комфорт и любовь, а ты предлагаешь нам завести зверя…
– О-о, – застонал, было, я, но она продолжала:
– Ты не дослушал! Я вовсе не против кошки. Я даже за. Но за слегка очеловеченную кошку. Она должна уметь смеяться.
У меня глаза на лоб полезли.
– Какой ты все-таки темный, – покачала головой Кристина, наблюдая мою реакцию. – Сейчас это делают элементарно. Генная инженерия.
– Но зачем?!
– Затем, что модно.
– Почему?! – не унимался я.
– Потому, что если кошка смеется, то это уже не зверь, а друг.
– Друг человека – собака! – обреченно сообщил я.
– Ненавижу запах псины, – парировала Кристина.
– Вот я и говорю, что нам нужна кошка, – нашелся я.
– Но она должна уметь смеяться, – повторила Кристина, и круг замкнулся.
– Над чем? – спросил я, пытаясь довести ситуацию до абсурда.
– Я откуда знаю? – отозвалась она раздраженно. – Над тем, что смешно.
– То есть, у нее будет чувство юмора? – спросил я не без сарказма.
– А ты думаешь, оно есть только у тебя? Типичный мужской шовинизм, – заклеймила меня Кристина. – А назовем ее, кстати, Игуана. Это будет стильно. Кошка Игуана. Ты, надеюсь, не против?
– Ладно, – коварно согласился я. – Но модель по каталогу выберу я.
– Выбирай, – великодушно кивнула Кристина. Похоже, ей было наплевать, как кошка будет выглядеть, и какой у нее будет характер, лишь бы ее звали Игуана, и она умела смеяться. Потому что одно модно, а другое стильно.
– Да, кстати! – продолжал я так, словно внезапно вспомнил. – Игуана это полное имя, а уменьшительно-ласкательное – Мурка.
– Что общего между Игуаной и Муркой? – возмутилась Кристина.
– Ничего, – согласился я. Но так бывает. Например, Александр и Шурка. Что общего? Александр-Шурка, Игуана-Мурка, – помахал я руками в такт стишку и закончил, хлопнув в ладоши. – Опля!
