Елена Жаринова - Дети Филонея
Лиза и двое мужчин, все белые от штукатурки, тщетно рвали двери на себя.
— Закрыто, б…! — кричала Лиза.
— Подержи! — Влад почти бросил ей на руки бесчувственное тело. Лиза, охнув, осела.
Закрывая голову от града обломков, Влад метнулся обратно в фойе. Больно ткнулся коленом в кресло. Надрываясь, схватил его и потащил к дверям. Отстранил людей, в отчаянии колотящихся в стекло. Кто-то из мужчин пришел ему на помощь. Вместе они раскачали кресло ножками вперед, как таран, и дверь осыпалась с тонким звоном. Не оглядываясь, Влад вместе с Лизой вытащили Ульяну наружу и понесли вниз, ее ноги беспомощно пересчитывали ступени…
Фасадная стена "Галакта" устояла. Но крыши не было, и только обломок балки скалился в небеса. Над разрушенным зданием поднимался дым. Куча зевак столпилась на проезжей части.
"Кореец" Влада был цел и лишь немного засыпан белым. Лиза, размазывая по лицу слезы и мел, что-то кричала про больницу, но Влад плохо слышал после треска и грохота.
Возле "корейца" появился Малаганов.
— Вы живы! Вы живы! — бормотал толстяк. Его лицо, красное, покрытое капельками пота, было несчастным и виноватым.
Влад молча открыл машину. С помощью Лизы устроил Ульяну на заднем сидении, Лизе велел сесть вперед. И только после этого сграбастал толстяка за воротник.
— Что за фигня творится, мать твою! Я тебя спрашиваю!
Малаганов перехватил его руки и задрожал пухлыми губами:
— Да, да, я все расскажу. Я виноват… Сейчас не время… Надо уезжать отсюда… Пожалуйста…
Влад его отпустил. Оглушительное спокойствие вдруг снизошло на него.
— Садитесь в машину, — сказал он тихо и медленно. — Едем ко мне, и там вы нам все объясните.
Малаганов, засуетившись, забился на сидение рядом с Ульяной. Влад завел мотор. Обморок Ульяны начинал его беспокоить. Да и жива ли она вообще? Надо устроить ее поудобнее, а то запихали, как чемодан…
Он вышел, открыл заднюю дверь. Ульянина голова была запрокинута на спинку сидения. Солнце освещало бледное лицо и большую ссадину на лбу. Пытаясь подложить подушку, Влад нагнулся к ней… Губы со следами помады чуть шевельнулись. Влад отпрянул. И тут она открыла глаза. Большие, темно-зеленые, удивленные, очень женские глаза.
Окрестности Константинополя. 1059 год
Михаил, настоятель Филонеева монастыря, смотрел вдаль из окна трапезной. Монастырь стоял на горе. Внизу бушевала платановая роща, а еще ниже зеленела бухта Золотого Рога. Голова настоятеля опасно кружилась. Он то и дело поправлял на груди золотой, с рубинами крест. Теплая тяжесть приятно ложилась в руку, и тогда на смуглом скуластом лице мелькала белозубая улыбка, а глаза вспыхивали веселым безумием.
В миру его звали Филипп де Монсей. Он родился далеко отсюда, на берегах реки Уазы, в Шампани. Обычай майората лишил его наследства. Ни замка, ни земли, ни денег — куда податься младшему сыну славного рода?
Филипп с детства слышал легенды о несметных сокровищах Востока. Их рассказывали пилигримы, которым посчастливилось избежать сарацинских мечей и добраться до святынь Иерусалима. Филипп алчно воображал золотые дворцы, драгоценные камни, сосуды с благовониями… Ромейский басилевс хорошо платит своим наемникам… И вот де Монсей решился: так или иначе, он добудет себе богатство! На восток!
У Филиппа не было ни коня, ни меча. В путь он пустился пешком и на первом же постоялом дворе украл меч. В деревне он отнял у крестьянина тщедушную игреневую лошаденку. Спустя год Монсей стал во главе небольшого отряда, промышлявшего разбоем. Он увлек бродяг своей целью. На восток!
Но из этого предприятия не вышло ничего хорошего. Путь до Константинополя занял долгих шесть лет. Кровавый след за бандой Монсея стелился до самых Золотых Ворот. Мрачная слава сыграла с лихими франками плохую шутку. Как только они вошли в город, на них началась облава. Вместо почетной службы их ожидала плаха. А вокруг — чужая страна, чужой язык и высокомерный народ, считавший соотечественников Филиппа немытыми варварами. Спутники его разбежались, как крысы. И сам он метался затравленным зверем. Впереди маячил призрак плахи, кровавый топор палача… Мечты о богатстве разлетелись в дым, осталась одна звериная жажда выжить. Инстинкт самосохранения подсказал ему выход.
Перед настоятелем Филонеева монастыря предстал высокий, широкоплечий франк с черными кудрями до плеч, бесовской ухмылкой и быстрым, настороженным взглядом. Каков наглец! По приметам настоятель сразу узнал главаря разбойников, которого искали стражники. Но франк явился безоружным и держался со всей почтительностью, на которую был способен.
— Чего хочет мой сын? — кротко спросил старик.
— Спасения, отче! — на ломаном греческом страстно ответил франк. — Я чувствую за спиной жар геенны огненной. Запах серы щекочет мне ноздри. Мои грехи снятся мне каждую ночь. Дайте мне самую грязную работу, самое жалкое рубище, самую убогую келью — это все, чего я хочу!
Настоятель вздохнул. Раскаяние варвара внушало сострадание. И разве не долг пастыря спасти заблудшую овцу? Но он ничем не мог помочь Филиппу.
— Увы, сын мой. Ты выбрал не тот монастырь. Право вступить в нашу общину — наследственное. Прежде чем принять обеты, братья обзаводятся семьей. И только их сыновья становятся монахами. Правда, мы иногда принимаем послушников, но сейчас их достаточно. Иди с миром, ищи спасения в другом месте…
Франк оскалился в отчаянной улыбке. Сощурившись, отбросив со лба кольцо волос, он сказал:
— Пошли вы к черту с вашим дурацким правилом, отче. Вы отняли у меня надежду.
И действительно, надежд попытать счастья в другом монастыре, с менее строгим уставом, у Филиппа де Монсея не было. Наверняка стража уже рыщет в окрестностях города. Монахи выдадут его… Образ плахи, запах собственной спекшейся крови мутил его разум.
А настоятель молча наблюдал за франком. Ему понравилось мужество, с которым разбойник принимал свою судьбу.
— Ты говоришь, что не гнушаешься грязной работы? — начал старик. Глаза франка блеснули, но он промолчал. Настоятель продолжил: — Нам нужны рабочие руки. Если хочешь — оставайся слугой, но на жалование не рассчитывай. Хватит с тебя и того, что мы спрячем тебя от стражи. Но если ты будешь лениться или сбежишь, пеняй на себя. Правосудие базилевса не знает срока давности. Ну, что скажешь? Согласен?
Монсей хмуро взглянул на настоятеля. Его покупали, как раба, — ну, так он ведь за этим и пришел. Монсей хотел жить. И он кивнул, подтверждая сделку.
С того дня прошло десять лет. В монастыре сменилось три настоятеля, а Монсей по-прежнему оставался слугой. Монастырь был для него и тюрьмой, и убежищем. Он таскал воду из колодца, колол дрова, чистил хлев и смертельно скучал. Поэтому он заинтересовался странным обрядом, каждую ночь совершавшимся в монастыре.
