Владимир Михайлов - Один на дороге
Мой тон ее, кажется, не обидел; и молчала она лишь потому, что подыскивала слова для ответа.
- Я не умею быть одна... Может быть, вы не способны понять это. А я вот не понимаю, как можно жить без любви. Не без постели, понимаете, а без любви, без ее воздуха, вне ее мира. Когда она есть - это счастье. Когда нет - ее ищешь.
- Методом проб и ошибок, - вставил я.
- Как?
- Есть такой термин в кибернетике.
- Проб и ошибок, да.
Мне было искренне жаль ее. Но тут уж я помочь ничем не мог. Ни как субъект любви, ни как объект ее. Не те годы, не те взгляды, не то состояние и настроение.
- Куда же вы денетесь?
- Не знаю. Поеду куда-нибудь... Поселиться и устроиться на работу можно везде - если это не Москва, вообще не такой город.
- А там что - вы станете другой?
- Не знаю, что будет там... А что будет дома - знаю. Там мне готовы помочь. Достаточно позвонить, и за мной приедут. И все будет в порядке. Но... я его не люблю. Однако боюсь, что не устою. Не смогу одна ...
- Но вы говорили, что ждете денег...
- Мама вышлет - немного. На дорогу. И потом, у меня есть еще кое-какие тряпки. На вокзале, в камере хранения. Сегодня отвезла туда... Фирменные шмотки. Для начала хватит.
- Значит, вы даже не знаете, куда ...
- Да не все ли равно? Завербуюсь и поеду куда-нибудь - в Норильск, на БАМ...
Я представил себе ее на БАМе - не монтировалось. Но - ладно, найдет для себя что-нибудь другое. Бедолага. Я непроизвольно поднял руку и погладил ее по голове. Волосы были легкие, пушистые. Ольга усмехнулась.
- Не надо. Давно пора мыть голову... - Она вдруг зевнула, отвернувшись. - Знаете, а не попробовать ли мне поспать? Очень устала...
Подобие исповеди, кажется, успокоило ее, как я и ожидал.
- Конечно, поспите. Попытайтесь устроиться поудобнее. Почему они не могли поставить здесь диваны вместо кресел?
- Да, - пробормотала Ольга. Она перекинула ноги на соседнее, пустое кресло, спиной оперлась о подлокотник, голову положила на мое плечо. - Вам не тяжело? Я легкая...
- Мне не тяжело, Оля.
- Тогда спокойной ночи, - сказала она и затихла. Заснула или нет - не знаю. Дыхания ее не было слышно. Я сидел, ощущая ее плечом, и вроде бы не спалось, но дремота незаметно окутывала меня - то состояние, когда ты еще и не спишь, но перед глазами уже возникают призрачные картины, которые ты принимаешь за продолжение реальности, потому что фильтр рассудка успел уже безболезненно выключиться. Инженер-майор Авраменок появился передо мной, докуривая папироску, в руке он держал зеркальце. Зеркальце? Что-то было в нем, что-то было... Пронесся быстрый гул: приземлился самолет. Но мне встречать было некого. Наверное, я уже спал.
VI
Я проснулся в шесть. В этот миг в войсках звучит труба, и - отставая на долю секунды - заливаются дневальные под грибками на передней линейке лагерей: "Шестая рота, подъем! Вторая пулеметная, подъе-ом!". Старшины, выбритые и подтянутые, уже похаживают перед палатками; считанные секунды - и на линейку начинают выскакивать солдаты в майках, шароварах и сапогах, досыпающие на ходу, но уже готовые к обычным тяготам и немудреным радостям очередного армейского дня. "Выходи строиться! Ста-новись! Равняйсь! Смирно! Нале-во! Шагом - марш! Бегом - марш!" Рота переходит на бег, весь полк бежит, ротный разгильдяй только теперь вылезает из палатки и пускается вдогонку, взгляд старшины уже отметил его, быть разговору: "Что мешает вам хорошо служить?". Роты бегут: старички - уверенно, вполсилы, а молодые, весеннего призыва, едва поспевают за ними, задыхаясь, еще непривычные к резкому переходу ото сна к бегу. Армия. Молодость.
Так начиналась и моя армейская жизнь; я тоже бежал и задыхался, а потом бежал - и удивлялся, как это могут не поспевать другие, на год-два помоложе, а еще позже бежал не в колонне, а вне ее, вел роту на зарядку и командовал: "Рота - стой! Нале-во! Разомкнись! Упражнение начи-най!" - и день плавно трогался по надежным рельсам распорядка, набирая скорость...
Но сегодня мне пока что некем было командовать, кроме самого себя да еще молодой женщины, которая, кажется, вовсе не хотела, чтобы ею командовали. Плечо затекло, и весь я чувствовал себя не лучшим образом. К счастью, она повернулась, меняя позу, и голова ее соскользнула с моего плеча на спинку кресла. Я встал. Военная зарядка была бы сейчас очень кстати, но я только потянулся до хруста и сделал несколько движений, не очень размашистых, чтобы не привлекать внимания. Очень разумно, что вчера я вышел из гостиницы в штатском. Помятый штатский, продремавший ночь в кресле аэровокзала, небритый и немытый и доступный в таком виде посторонним взглядам - это еще туда-сюда; но мятый, немытый и небритый офицер - это уже конец света, полное разложение и маразм.
Ольга по-прежнему спала. Я сходил в туалет и кое-как вымыл лицо и руки; парикмахерская еще не работала, с этим пришлось примириться. То, что со мной приключилось, если вдуматься, целиком оставалось в рамках военной специфики: внезапная тревога - и ты вдруг оказываешься за тысячи километров от привычного места. К этому надо быть готовым. Но не носить же бритву в кармане.
Я пил в буфете кофе, то и дело поглядывая в сторону Ольги; устроился я так, что мне было видно ее через дверь. Будить ее не хотелось: кто спит, тот выздоравливает, так я всегда считал. Аэропорт постепенно оживал, людей становилось все больше; в ровном, приглушенном гуле не выделялись отдельные звуки, кроме редких пока объявлений по трансляции. За окнами было еще темно. Рев моторов пересек пространство, ослабел и утих. Далеко за окнами, на взлетно-посадочной полосе, промелькнули разноцветные огоньки. Кто-то прилетел. Мир ему. Я постоял в очереди еще раз и взял сразу две чашки кофе: после первой я почти не почувствовал облегчения, хотелось спать, но теперь это откладывалось до вечера, очень далекого сейчас. Я допивал вторую чашку, когда в буфет вошли двое, один из них военный. Тот самый полковник, с которым я разговаривал вчера вечером - он собирался позвонить мне в девять-ноль. Интересно, успеет? Впрочем, позвонить можно и из автомата, а вот как успею я?.. Полковник меня, к счастью, не узнал: я стоял спиной к свету, да и одежда сильно изменяет человека. Вместе с полковником вошла маленькая, сухая, аккуратно одетая старушка, похожая на отставную учительницу; какие-то житейские сложности заставили ее прилететь в Ригу ранним московским рейсом. Мать полковника? Теща? Да хоть бы прабабушка, мне-то что?.. Ощутив мой взгляд, старая женщина повернула голову, - движение было мгновенным, - оглядела меня быстро и пристально и сразу же отвела взгляд. Держалась она прямо и ступала легко.
- Я люблю чашку кофе с утра. Старая привычка, - сказала она полковнику; они стояли в двух шагах от меня. Говорила она с едва уловимым акцентом, и я сперва подумал, что она латышка. Но, поразмыслив основательнее, решил, что это не латышский акцент, который узнать легко, и не литовский, менее резкий, и не эстонский, не делающий разницы между глухими и звонкими согласными; судя по характерному "р", акцент мог быть немецким.
