Иван Ефремов - Румбы фантастики. 1989 год
— Ну, Макс, — смущенно улыбнулся Несхепс. — Вы всегда излишне конкретизируете. Мы все уважаем нашу Джулиану, этикет, наконец…
— Этикет — нечто преходящее, — пророкотал Штенгер. — Было время, когда за прелюбодеяние карали так, что и подумать страшно, — к примеру, Дракула, господарь Влад Цепеш. А через пару сотен лет даме из высшего общества считалось в высшей степени неприличным не иметь любовника. Не бойтесь быть самим собой, мой застенчивый друг. Философия за вас. Вся история человечества — это потуги скота скрыть свое скотство более или менее удачными способами. И тот социум, что не скрывал своего скотства, как правило, добивался больших успехов в различных областях.
— А чем кончал такой социум? — поинтересовался я.
— Скотством, Алехин, скотством, — мило улыбнулся Штенгер. — То есть тем, с чего начинал, что поддерживал, к чему стремился.
— Мне попался на дороге броне-вик, — сказал я. — Жуткая, знаете ли, картина.
— Об этом и говорить не стоит, — отмахнулся Штенгер. — Сборище самоотверженных идиотов, считающих, что только им известны рецепты борьбы за всеобщее счастье. Во все времена хватало самоуверенных и самозваных благодетелей. Можем ли мы упрекать вурдалаков?
Я насторожился.
— Можем, — сказал Несхепс. — Мне что-то не нравится, когда мне хотят перегрызть глотку.
— А если кому-то не понравится ваша привычка спать с бабами и он начнет гоняться за вами с пулеметом?
— Это разные вещи.
— Это одно и то же. В обоих случаях речь идет об образе жизни. Модус вивенди, учено говоря. Нелепо порицать кого-то только потому, что его привычки противоположны вашим.
— А когда меня едят — это лепо?
— И вы ешьте. Он вас, а вы его. Тем самым вы увеличите энтропию скотства и придете к нашей сияющей витрине, то бишь вершине, заветной цели — Абсолюту Скотства… Ну что ж, мне пора. До встречи!
Он раскланялся, подхватил Риту и исчез за углом. Наступила неловкая тишина.
— Все-таки большого ума человек… — сказал Несхепс.
Красавица Джулиана выразила свое мнение о Штенгере в весьма ядреных выражениях.
— Но в одном он прав, — заявила она. — Все вы скоты, за исключением кастратов и импотентов.
— В чем же дело? — сказал я. — Создайте новое учение — «К совершенству через усекновение». Противовес. Скотство и антискотство.
— Блядво! — сказала она, характеризуя меня.
Я пожал плечами.
— Все равно не поможет, — смущаясь, сказал Несхепс. — Усекновение не поможет. Пить будут, драться…
— Пьяницы и драчуны меня не интересуют, — заявила Джулиана. — Не могу я смотреть на вас, кобелей, надоело…
Глядя на нее, зверски красивую, я подумал, что, вероятнее всего, ей очень не везет, несмотря на красоту, а может, именно благодаря красоте…
Джулиана поднялась, небрежно кивнула нам, села в длинный роскошный автомобиль, и он рванул с места, словно пришпоренный конь.
— Господи, какая женщина! — Несхепс печально смотрел вслед.
— Да, — искренне сказал я. — Скажите, у вас всегда так тихо?
— Покой и тишина. Постойте, «у вас»? А сами вы откуда в таком случае?
— Из-за Мохнатого Хребта, — уже привычно сказал я. — У нас там все другое, не как у вас.
Судя по его лицу, ему очень хотелось наброситься на меня с вопросами, но деликатность не позволила. Тихий он был, скромненький, как монах первого года службы.
Потом-то они обвыкаются, монахи…
— Вы мне не подскажете, где отель «Холидей»?
— Это за углом, через площадь, еще три квартала и налево.
Напротив нас остановилась машина, водитель опустил стекло и укоризненно показал на часы. Несхепс заерзал:
— Вот незадача, совсем забыл. Вам ведь все равно в «Холидей», вы бы не могли…
— Что?
— Передать чемодан, вот этот, маленький совсем.
Он так смущался, ерзал и хрустел пальцами, что я торопливо кивнул:
— Хорошо. Кому передать?
— Господин Робер, семьсот пятнадцатый номер. Он знает, скажите, что Несхепс просил.
Мы раскланялись. Он сел в машину и укатил, я подхватил чемодан и пошел в отель. Свернул за угол. Посреди улицы стояла худющая гнедая лошадь и мотала головой, а на лошади мешком сидел рыцарь в помятых, тронутых ржавчиной латах и пялил на окружающее шальные глаза. Он опирался на длиннющее копье со ржавым наконечником. Вид у рыцаря был жалкий и унылый.
— Эй, ты не из донкихотов бу-дешь? — окликнул я, примерившись, как увернуться от копья, если он вдруг рассердится.
— Да нет, — сказал он равнодушно. — Совсем наоборот. Я Граальскую чашу ищу, вот только куда-то не туда заехал. Дома чумовые какие-то, люди не те, и дорогу показать никто не может, только зенки пялят. Ты дорогу не знаешь?
— Нет, — сказал я. — А найдешь свою чашу, что сделаешь?
— Пропью, что за вопрос? — сказал он мечтательно. — На баб промотаю, иначе зачем искать-то? Это ж одно золото сколько потянет, а если еще камни выколупать и в розницу… Считать страшно. Едем со мной, а? Мне оруженосец нужен. Мой сбежал. Вино тут, знаешь, бесплатное, бабы чуть не телешом ходят, вот он и клюнул, молодой еще. Вот и отстал. Поехали, а? Пару камушков уделю.
— Нет, спасибо, — сказал я.
Он плюнул, заорал на лошадь, ударил ее ржавыми шпорами. Кляча нехотя затрусила, непристойно задрав хвост и роняя на мостовую катыши. А я пошел дальше.
Глава четвертая
Чемодан для господина Робера тяжелел с каждым шагом. Свинец в нем, что ли? Нет ничего удивительного, что Несхепс постарался от него отделаться. Ох уж эта моя покладистость…
Вот и «Холидей», дотащил наконец, ай да Алехин! Возле парадного входа мощно урчал огромный грузовик с откинутыми на все три стороны бортами. В кузове, на блестящем поцарапанном железе, навалом лежали длинные узкие ящики с неизвестной маркировкой, которую я на всякий случай постарался запомнить. Марку грузовика я не смог определить. Исходившие от него тысячу раз знакомые запахи бензина и нагретого солнцем (черт, солнца-то нет!) железа действовали успокаивающе. Особенно если зажмуриться — нет никаких заколдованных мест, прорвавшегося в наше пространство куска иномерного, а также могущественных пришельцев с неподвижных звезд…
Я открыл глаза, обошел грузовик и вошел в широко распахнутые стеклянные двери, припертые, чтобы не закрылись, прозаическими деревянными клиньями. Что-то привезли. Или увозили. Что можно возить в таких ящиках?
В роскошном холле, по-купечески просторном и пышном, было тихо и пусто. За лакированной стойкой нет портье. На длинной черной доске поразительно много ключей — либо подавляющее большинство постояльцев дружно гуляет в эту пору, либо, что не удивительно, стоит мертвый сезон.