Александр Абрамов - Всадники ниоткуда (с иллюстрациями)
— Откуда на шоссе колючая проволока? — удивился я.
— На шоссе? Не было никакого шоссе. Оно исчезло вместе с фургоном. Была голая красная равнина, зелёный островок вдалеке да колючая проволока кругом: частное владение. Не верите? Сначала и я не поверил. Ну ладно, пропал фургон — чёрт с ним. Но куда шоссе делось? Бред! Оглянулся назад и чуть не умер со страха: прямо на меня и на проволоку идёт чёрный «линкольн». Чёрная смерть. Сто миль, не меньше. Я и выскакивать не стал, только зажмурился: все одно — конец. Прошла минута — не конец. Открыл глаза: ни конца, ни «линкольна».
— Может быть, он проехал вперёд?
— Куда? По какому шоссе?
— Значит, тоже исчез?
Он кивнул.
— Выходит, что машины исчезали, не доезжая до колючей проволоки? — спросил я.
— Вот именно. Одна за другой. Я минут десять так простоял, и все они пропадали на кромке шоссе. Оно обрывалось в красной глине у самой проволоки. А я стою, как Рип Ван Винкль, только глазами моргаю. У кого ни спрошу — один ответ: «Не знаю». Почему едут с зажжёнными фарами? Не знаю. Куда пропадают? Не знаю. Может быть, в ад? Тоже не знаю. А где шоссе? А глаза у всех стеклянные, как у покойников.
Мне уже было ясно, что это за город. Хотелось провести ещё один тест: взглянуть собственными глазами. Я осмотрелся и проголосовал: одна из проезжавших мимо машин остановилась. У водителя тоже были стеклянные глаза. Но я рискнул.
— Не подвезёшь до окраины? Два квартала, и только.
— Садитесь, — сказал он равнодушно.
Я сел рядом с ним; толстяк и Митч, ничего не понимая, уместились сзади. Парень безразлично отвернулся, дал газ, и мы пролетели эти два квартала за полминуты.
— Смотрите, — лихорадочно прошептал сзади Бейкер.
Впереди нас поперёк обрезанного красной глиной шоссе тянулись четыре ряда ржавой колючей проволоки. Виден был только небольшой участок проволочного ограждения, остальное скрывали дома по обочине дороги, и потому казалось, что весь город обнесён колючей проволокой, изолирован от мира живых людей. Я представлял себе все это ещё по рассказу Бейкера, но действительность оказалась ещё бессмысленней.
— Осторожней, проволока! — крикнул, хватая водителя за руку, Бейкер.
— Где? — удивился тот и отшвырнул руку Бейкера. — Псих!
Проволоки он явно не видел.
— А ну-ка притормози, — вмешался я, — мы здесь сойдём.
Водитель сбавил газ, но я ещё успел увидеть, как радиатор машины начал медленно таять в воздухе. Словно что-то невидимое проглатывало машину дюйм за дюймом. Вот уже исчезло ветровое стекло, щиток с приборами, руль и руки водителя. Это было так страшно, что я невольно закрыл глаза. И тут же резкий удар бросил меня на землю. Я ткнулся носом в пыль, а ноги ещё царапали по асфальту: значит, вылетел на самой кромке шоссе. Но как вылетел? Дверца была закрыта, машина не переворачивалась. Я поднял голову и увидел впереди кузов незнакомой серой машины. Рядом в придорожной пыли лежал без сознания бедняга коммивояжёр.
— Жив? — спросил, нагибаясь ко мне, Митчелл. Лицо его украшал сине-багровый кровоподтёк под глазом. — Швырнуло прямо в бейкеровский катафалк. — Он кивнул на серую, застрявшую в проволочном заграждении машину.
— А где же наша?
Он пожал плечами. Несколько минут мы стояли молча у края срезанного шоссе, наблюдая одно и то же чудо, только что оставившее нас без машины. Толстяк коммивояжёр тоже встал и присоединился к нашему зрелищу. Оно повторялось каждые три секунды, когда мимо нас на полном ходу пересекал кромку шоссе какой-нибудь пикап с деревянным кузовом или двухцветный лакированный «понтиак» и пропадал бесследно, как лопнувший мыльный пузырь. Некоторые мчались прямо на нас, но мы даже не отступали в сторону, потому что они таяли в двух шагах, именно таяли: весь процесс таинственных и необъяснимых исчезновений был отчётливо виден на здешнем солнцепёке. Они действительно исчезали не сразу, а словно ныряли в какую-то дырку в пространстве и пропадали в ней, начиная с радиатора и кончая номерным знаком. Казалось, город был обнесён прозрачным стеклом, за которым уже не существовало ни шоссе, ни автомобилей, ни самого города.
Вероятно, одна и та же мысль тревожила всех троих: что же делать? Возвращаться в город? Но какие ещё чудеса ожидают нас в этом городе, превратившемся в аттракцион фокусника? Какие люди встретят нас, с кем можно перемолвиться человеческим словом? До сих пор, кроме толстяка коммивояжёра, мы не встретили здесь ни одного настоящего человека. Я подозревал в этом происки розовых «облаков», но здешние жители не были похожи на двойников, сотворённых у Южного полюса. Те были или казались людьми, а эти напоминали воскресших покойников, забывших обо всём, кроме необходимости куда-то идти, управлять машиной, гонять шары на бильярде или пить виски за стойкой бара. Я вспомнил о версии Томпсона и, пожалуй, впервые испугался по-настоящему. Неужели они успели подменить все население города? Неужели… Нет, требовался ещё один тест. Только один.
— Возвращаемся в город, ребята, — сказал я своим спутникам. — Необходимо основательно прочистить мозги, иначе нас всех отправят в психиатрическую лечебницу. Судя по сигаретам, виски здесь не поддельное.
Но думал я о Марии.
15. ПОГОНЯ
К бару, где работала Мария, мы подошли в полдень. Вывеска и витрины бара пылали неоновым пламенем: хозяева не экономили электроэнергии даже в полуденные часы. Моя белая форменка буквально взмокла от пота, но в баре было почти прохладно и пусто. Высокие табуреты у стойки были свободны, только у окна шептались какие-то парочки да полупьяный старик в углу смаковал своё бренди с апельсиновым соком.
Мария не слышала, как мы вошли. Она стояла к нам спиной у открытого шкафа-стойки и переставляла бутылки на его стеллажах. Мы взгромоздились на табуреты и выразительно переглянулись без слов. Митчелл уже собирался было окликнуть Марию, но я предупредил его, приложив палец к губам: тест принадлежал мне.
Начинался действительно самый трудный для меня эксперимент в этом безумном городе.
— Мария, — тихо позвал я.
Она резко обернулась, словно звук моего голоса испугал её. Прищуренные близорукие глаза без очков, яркий свет, слепивший её с потолка, — все это, пожалуй, объясняло её вежливое безразличие к нам. Меня она не узнала.
Но одета и причёсана она была именно так, как я любил — простая завивка, без кинозвездных фокусов, красное платье с короткими рукавами, которое я всегда отличал среди её туалетов, — все это объясняло и другое: она знала о моём приезде, ждала меня. На сердце сразу стало легче, на минуту я забыл о своих сомнениях и страхах.
— Мария! — позвал я громче.
