Сергей Борисов - Искатель. 2009. Выпуск №09
— Там черного хлеба днем с огнем не сыщешь, — говорил он. — А без черного хлеба русский человек не может.
Андрей не спорил, он был счастлив уже тем, что родители смирялись.
За две недели до отплытия в Англию они распустили паруса «Северной птицы» и последний раз на пару вышли в Финский залив.
Яхта вела себя выше всяких похвал, аплодируя им парусами при смене галсов и уверенно выдерживая курс даже с отключенным авторулевым.
— Ах ты, моя девочка! — сказал Андрей, когда еще одна волна скользнула под корму «Северной птицы».
Это неоспоримое достоинство своей яхты — держать заданный курс — Андрей в полной мере оценил только в Атлантике. На широте мыса Финистерре, самой западной точки Испании, ходко идущая в бейдевинд26 «Птичка» вдруг словно споткнулась, возмущенно заполоскав парусами. Как выяснилось, напрочь стесалась зубчатая передача, а без нее авторулевой — всего лишь комбинация шестеренок и тяг, короче, никому не нужный мусор.
Андрей знал немало случаев, когда, лишившись авторулевого, яхтсмены-одиночки прерывали плавание, полагая его отныне сопряженным с неоправданными трудностями. А все потому, что их суда имели склонность к рысканью, что, в свою очередь, предполагает при отсутствии подруливающего устройства практически безотлучное пребывание спортсмена у румпеля или штурвала.
«Птичка» не обременяла своего капитана подобными заботами. Выставив курс, настроив паруса и закрепив штурвал растяжками, Андрей мог по часу, а то и более не прикасаться к нему. Однако в такой шторм, как сейчас, даже такая прекрасная яхта, каковой, без сомнения, была «Северная птица», требовала неусыпного внимания.
А буря между тем распалялась все сильнее, точно дикий зверь, который жаждет крови, но никак не может заполучить причитающуюся ему добычу и насытиться ею. Волны превращались в утесы; впадины между ними сначала напоминали овраги, потом — ущелья.
«И это только начало!» — думал Андрей, оглядывая взбешенный его нежеланием отправляться на дно водный мир. Он знал возможности «Северной птицы» и настолько уверовал в ее неуязвимость, что не сомневался: этот экзамен она тоже выдержит с честью. Как выдерживала прежде, откупаясь от штормов самой незначительной данью: осыпавшимися пластинами аккумулятора, треснувшим гиком27, порванным стакселем или тем же сломанным авторулевым. Ничего страшного, у него была запасная аккумуляторная батарея в носовом отсеке, стаксель он зашил, на гик поставил металлические накладки, а без авторулевого он обойдется!
Свинцовый рассвет, пришедший на смену непроглядной тьме ночи, застал его промокшим до костей. Для него и прежде не было секретом, что широко рекламируемая герметичность клеенчатого штормового костюма, изготовленного в Германии, — беспардонная лажа, но чтобы так промокал!..
Когда руки коченели, Андрей начинал тереть их друг о друга, потом изо всей силы колотил кулаками по палубе — только после таких упражнений и избиений к пальцам возвращалась чувствительность.
К девяти утра он был уже настолько измотан, что буквально заставил себя съесть несколько галет и сухарей, запив их чаем. Пачку мармелада он выронил, и ее смыло за борт.
Ему было все труднее сражаться с бурей, но еще труднее — со сном. Ну, это ему не впервой… Андрей смежил веки. Это было короткое, не более минуты, падение в небытие. Он открыл глаза, оглядел такелаж, взглянул на компас. Все нормально. Можно еще поспать. Он закрыл глаза, чтобы снова проснуться через минуту. В таком ритме он провел следующие два часа. Даже в эти краткие минуты он видел сны. Видел Сашку.
— Когда подарочек вручать будешь? — спросил Андрей, глядя, как Сашка полирует «мельницу».
— Не терпится? Десять дней подождать не можешь? Между прочим, подарок тогда хорош, когда вручен вовремя — ни часом раньше, ни секундой позже.
— И когда же наступит сей благословенный миг?
— Думаю, в ночь…
— …перед Рождеством.
— Перед отплытием. Пойдем примерим, как встанет. Но устанавливать я ее сегодня не буду, рано еще.
— Ага, не дорос, — хмыкнул Андрей.
Они отправились на причал.
У трапа стояли три человека. Двое в кожаных куртках озирались, очевидно, выглядывая хозяина яхты, а третий, мужчина в длиннополом плаще, смотрел прямо перед собой, глаз не отводил от «Северной птицы».
— Вот и они, — громко сказал один из озиравшихся. — Точно, они. Мне про калеку говорили. Где калека, говорят, там и он.
Мужчина в плаще повернулся:
— Ты Горбунов?
— Ну, — подтвердил Андрей, готовый на хамство ответить тем же. — А ты кто такой?
Накачанные парни в куртках, готовых лопнуть под напором мускулов, переглянулись и вынули руки из карманов. Но приказа не было, и кулаки разжались. Мужчина тем временем смерил Андрея взглядом глубоко посаженных глаз:
— Кудреватых моя фамилия. Слышал?
— Не довелось.
— А про Кудрю слышал?
— Так бы и говорил.
О Кудре он слышал. Видеть не видел, а слышал не раз. О нем все что-то знали, все краем уха слышали. Кудря «крышевал» много и многих. Ладил с ментами. Подкармливал политиков калибром поменьше и прессу тиражом побольше. Было дело, хотел попасть в Законодательное собрание, но тут уже не местная — московская власть уперлась. Так что остался Кудря простым бандитом, правда, с большим авторитетом.
— Ты, Горбунов, не наглей. Ты скажи, когда должок вернешь?
Андрей сбавил тон и перешел на «вы»:
— Я у вас не одалживался.
— Да ну? А ты думал, мил человек, почему тебя мои мальчики не посещали? Ко всем в округе наведывались, а к тебе — нет? Везунчиком себя считал, наверное. Нет, паря, ты мне по жизни должен, за спокойствие свое. Нюх у меня, понимаешь, редкий. Подсказало что-то: пригодишься еще. А я со своим чутьем не спорю. Да и чего спорить, чего упираться, если взять с твоей сраной фирмочки все равно было нечего, так, крохи. Вот почему вас не трогали, берегли, можно сказать, про запас. Теперь пришло время, пора расплачиваться.
— Поздно, — сказал Андрей. — Фирма продана. Деньги потрачены.
— Да не нужна мне твоя фирма. И деньги не нужны.
Бандит достал портсигар, золотом и крупинками бриллиантов сверкнувший на солнце. Телохранитель услужливо подскочил с зажигалкой.
— Ты вот за океан собрался. А что ж, пусть все знают; на что русский мужик способен. Хотя, конечно, дурь редкостная — головой своей попусту рисковать. Но это твое дело, потому что голова эта твоя. А у нас как-никак демократия: хочешь со смертью в очко переброситься — пожалуйста. С ней многие играют, со смертью, да кое-кто заигрывается. Есть у меня один знакомый человечек, хороший парень, только больно горячий. Рассказывать, что он такого наделал, я не буду. Тебе это ни к чему, с тебя и того довольно будет, что хочется мне дружку помочь. Уехать ему надо за границу, потому как здесь жизни не будет. Легавые со статьей будто с цепи ворвались, ищут его, даром что на прикорме. И ведь поймают, суки рваные! А потом — что? Зашлют дружка моего на остров Огненный, где с пожизненным сидят, там он концы и отдаст. Лет через двадцать, парень-то он крепкий, жилистый. Ох, не хочется мне, чтобы ему такая судьба выпала. Что я, зверь? Пусть лучше на Канарах или в Греции пузо греет, меня добрым словом вспоминает. И тебя тоже.
