Ольга Ларионова - Леопард с вершины Килиманджаро
– Я думаю, что в общих чертах вы и сами все знаете, – попытался я скромно увильнуть от рассказа.
– Рассказывайте же! Ну!
Ишь, какой капризный головастик!
И вдруг светлое лицо Саны встало передо мной. «Не надо… Не вспоминай об этом… Не теряй на это времени – нашего времени…»
Эти ребята ждали от меня веселых приключений. Кос-мический вояж с десятилетней остановкой. Тайна рокового буя и искушение святого Антония на современный лад. А для меня это были те, четверо, которые погибли в первые же минуты этих лет и продолжали оставаться со мной до сих пор. Я был виновен перед ними, и ни доводы собственного рассудка, ни воля Саны не могли заставить меня оправдаться или позабыть о них.
– Вы ведь были там не один. Как же произошло, что остальные не вернулись?
Я посмотрел на Джабжу с ненавистью. Что он лез ко мне? Какое он имел право спрашивать о том, в чем я был не виновен перед людьми? А уж то, что касалось меня самого, я никак не собирался раскрывать здесь, в каком-то случайном уголке, где мне суждено провести одну ночь.
– Мы осмотрели буй и кое-что подремонтировали. – Я постарался отделаться краткой информацией, – Получили с Земли «добро» на обратный вылет и поднялись с буя. Два раза обошли вокруг него, потому что, когда мы прилетали, его сигнализационная система работала нечетко. На первом витке все было хорошо, а на втором сигналы стали гаснуть. Потом нас швырнуло обратно к поверхности… Я тогда не понял, что это происходит против воли командира корабля. Я думал, что он сознательно возвращается, чтобы устранить недоделки. Мне было не до того – ведь система сигнализации целиком лежала на моей совести.
– Ну?.. – сказал сдержанный Лакост.
– Я занял межпланетный фон, так как на ультракоротком не смог бы связаться с киберцентром буя, и вызвал дежурных «гномов» из сектора приема и сигнализации. «Выходите первым!» – крикнул мне командир, и я, еще не снявший скафандра, выскочил из корабля и громадными прыжками бросился к появившимся из лифта «гномам». В последний момент мне показалось, что командир и механик-фоновик с отчаянными лицами что-то выколачивают из межпланетного фона. Я это вспомнил потом, когда стал все вспоминать. А тогда я бежал к роботам, и самый большой из них неожиданно схватил меня и бросился в лифт. Я закричал и стал вырываться, но вы понимаете, что этого сделать нельзя, если робот выходит из подчинения. Лифт полетел вниз с ускорением не меньше земного свободного падения, и когда он остановился на среднем горизонтальном уровне, толчок был слишком силен, и я потерял сознание.
Собственно говоря, это было все. Что я мог им еще рассказать? Как мне мерещились их крики, стуки и скрежет металла? Как я боролся с роботом, мешая ему спасать меня? Как до сих пор…
– Вы были самым молодым на корабле? – тихо спросил меня Джабжа.
– Да, – ответил я, не зная, к чему этот вопрос.
– И он приказал вам выйти первым…
Да, я должен был выйти первым и спуститься в отделение фонотронов. Я был самым молодым… И меня ждала Сана. Командир знал, как она меня ждала. Он приказал мне идти первым. Может быть, он еще что-нибудь передавал мне, но ультракороткие фоны уже молчали. А я даже не успел оглянуться и посмотреть, вышел ли кто-нибудь следом за мной или нет.
– Я думаю, что никто больше не вышел, – задумчиво сказал Лакост. – Раз начала отказывать аппаратура, то не могла работать и выходная камера корабля.
– Можно было вырезать люк изнутри, – предложил Туан, словно это сейчас имело какое-нибудь значение.
– Нет, – сказал Джабжа, – Время. Они не успели бы этого сделать.
– Почему на буе не было приспособления для мгновенного переноса корабля к ангарному лифту? – не унимался Туан.
Откуда я знал, почему его не было.
– Теперь это есть везде, – сказал Лакост, – но разве их спасло бы это?
Я кивнул:
– Ангар находился на глубине пятидесяти метров. Они не успели бы выйти из корабля, как излучение достигло бы смертельной плотности, а металл, деформируясь, расплющил бы звездолет, как он и сделал это со всем ангаром.
– Но ведь излучение проникло вглубь не мгновенно?
– Достаточно быстро. Меня спасло еще и то, что металл, уплотняясь, сам становился изолирующим слоем. Да еще защитное поле после каждого горизонтального уровня – его включал мой «гном».
– Это же смертельно для тех, кто оставался наверху! – воскликнул Лакост.
– Киберы принимают свои решения мгновенно. Боюсь, что мой непрошенный спаситель рассчитал, что те четверо мертвы, еще раньше, чем они перестали дышать. И тогда все заботы были перенесены на одного меня.
– «Непрошенный спаситель», – передразнил меня Джабжа, – вы хоть сохранили того «гнома»?
– В нем появилось какое-то наведенное излучение, он передал меня другому роботу, а сам остался в верхнем слое.
– Его сделали хорошие люди, Рамон.
– Я знаю, Джошуа.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Я вдруг понял, что сделал для меня этот человек.
– Все-таки остается загадкой, каким образом металл приобрел квазиалмазное кристаллическое строение, до сих пор не известное… – говорил Туан.
– В вашем «гноме» есть что-то от Леопарда… – говорил Лакост.
Илль молчала, сложив ладони лодочкой и уткнувшись в них носом. Но я видел, что она не просто слушает меня, а старается, как и все, найти тот несуществующий путь спасения тех, четверых, который стал бы моим обвинением, если бы нашелся. Я был уверен, что искали они честно и ни один не промолчал бы, если бы нашел этот путь.
– Одиннадцать лет иметь над головой эту жуткую толщу, – задумчиво сказал Джабжа, – и тех, четверых… Как вы справились с этим, Рамон?
– Заставил себя не думать. Я знал, что вырвусь. Работал. Монтировал роботов. Если бы за мной не прилетели, я все равно вышел бы на поверхность и послал весточку на Землю.
– Вам можно позавидовать.
– Не совсем, – сказал я. – Как только я вернулся сюда, все началось еще хуже.
– Сознание вины?
– Да.
– На вашем месте я ничего не мог бы сделать, – твердо сказал Джабжа.
– Я – тоже, – сказал Лакост.
Туан закусил губу и наклонил голову. Он был слишком молод, чтобы так быстро сдаться. Я знал, что он еще будет приставать к Лакосту и Джабже. Он был слишком хороший парень, чтобы этого не сделать.
Теперь молчали все, и это молчание было как отдача последних почестей тем, кто сегодня умер, чтобы больше не воскресать в моей совести. Память – дело другое. Чем светлее память, тем дольше для нее то, что для памяти называем мы вечностью.
Вечная память.
– А знаете, – сказал вдруг Туан, – лет четыреста тому назад вам поставили бы памятник. Раньше такой человек считался героем.
