Артур Конан Дойл - Отравленный пояс (и)
Я был в чрезвычайно угнетённом состоянии духа. Меня подавляли воспоминания о страшных картинах, которые мы видели в пути. При моём прекрасном здоровье и энергичном характере подобное уныние обычно мне чуждо. Как истый ирландец, я находил обыкновенно проблески надежды в самом мрачном положении. Теперь же наше положение казалось мне беспросветным до отчаяния. Все остальные находились в комнатах нижнего этажа и строили планы будущего. Я сидел у открытого окна, опершись на руку подбородком, и обдумывал нашу плачевную участь. Сможем ли мы ещё жить вообще? Этот вопрос беспокоил меня прежде всего. Разве можно продолжать влачить своё существование на мёртвой земле? Не будем ли мы, — подобно тому, как, по физическим законам, малые тела притягиваются большими, — неизбежно испытывать притяжение со стороны несметных масс, ушедших в неведомое царство? Каков будет наш конец? Снова ли захлестнёт нас ядовитая волна? Станет ли земля необитаемой под влиянием всеобщего распада её продуктов, как следствия того гигантского процесса гниения, который должен был начаться теперь? Или же, быть может, отчаяние и безнадёжность нашего положения нарушат наше психическое равновесие? Кучка сумасшедших на мёртвой земле! Как раз над этою мыслью задумался я, когда неясный шум заставил меня взглянуть на дорогу… Старая лошадь тащила дрожки в гору! В тот же миг я услышал птичий щебет, услышал, как во дворе кто-то кашляет, и понял, что местность передо мною оживилась. Я помню, что прежде всего взор мой приковался к этой нелепой, заезженной, тощей кляче. Медленно плелась она вверх. Потом взгляд мой упал на кучера, который сгорбившись сидел на козлах, и наконец на молодого человека, возбуждённо что-то толковавшего кучеру. Все они были живы, бесспорно, ошеломляюще!
Все пробуждались к новой жизни! Неужели всё это было только галлюцинацией? Можно ли было представить себе, что ядовитый поток и всё, что он натворил, привиделись мне только во сне? На мгновение мой потрясённый мозг готов был этому поверить. Но тут я случайно увидел свою руку, на которой образовался мозоль от трения о канаты колоколов в церкви богородицы. Стало быть, всё это было в действительности. И вот теперь снова воскресает мир, мощная жизнь возвращается на нашу планету. Озирая пейзаж, я видел повсюду движение, и, к изумлению моему, каждый принимался за то дело, за которым его застала катастрофа. Вот игроки в гольф. Можно ли было подумать, что они будут спокойно продолжать игру? Да, вот один молодой человек отгоняет мяч от цели, а та группа на лужайке хочет, по-видимому, загнать его в яму. Жнецы опять принимаются медленно за свою работу. Няня наградила мальчугана шлепком и снова начала толкать коляску в гору. Безотчётно всякий продолжал дело на том месте, на котором оно оборвалось.
Я сбежал по лестнице вниз, но двери в холле были открыты, и со двора донеслись ко мне голоса моих товарищей, которые были вне себя от радости и неожиданности. Как жали мы руки друг другу, как смеялись! Миссис Челленджер от восторга всех нас перецеловала и бросилась, наконец, в медвежьи объятия своего супруга.
— Да ведь не могли же они спать! — кричал лорд Джон. — Чёрт побери, Челленджер, не станете же вы меня убеждать, что все эти люди со стеклянными, закатившимися глазами и окоченелыми телами, с мерзкой гримасою смерти на лице, просто-напросто спали?
— Это могло быть только тем состоянием, которое называют столбняком или каталепсией, — сказал Челленджер. — В прежние времена такие случаи подчас наблюдались и всегда принимались за смерть. При столбняке падает температура тела, дыхание обрывается, сердечная деятельность становится совсем незаметной; это — смерть, с тою только разницей, что спустя некоторое время припадок проходит. Даже самый обширный ум, — при этом он закрыл глаза и принуждённо усмехнулся, — едва ли мог предвидеть столь поголовную эпидемию каталепсии.
— Вы можете называть это состояние столбняком, — заметил Саммерли, — но это только термин, и мы так же мало знаем об этом заболевании, как и об яде, вызвавшем его. Мы можем сказать положительно только одно: что отравленный эфир явился причиною временной смерти.
Остин сидел съёжившись на подножке автомобиля. Раньше я слышал его кашель. Некоторое время он молча держался за голову, затем начал что-то бормотать про себя, пристально разглядывая кузов.
— Проклятый дурень! — ворчал он. — Нужно было соваться ему!
— Что случилось, Остин?
— Кто-то возился с автомобилем. Маслёнки открыты. Должно быть, это сын садовника.
Лорд Джон имел виноватый вид.
— Не знаю, что со мною сделалось, — сказал Остин и встал пошатываясь. — Кажется, мне стало дурно, когда я смазывал автомобиль; помню ещё, как свалился на подножку; но я готов поклясться, что маслёнки у меня были закрыты.
Изумлённому Остину был сделан вкратце доклад о происшествиях последних суток. Тайна открытых маслёнок тоже была ему объяснена. Он слушал нас недоверчиво, когда мы рассказывали ему, как его автомобилем управлял любитель, и очень интересовался всем, что мы ему говорили о нашей экскурсии в мёртвый город. Помню ещё его замечания в конце нашего доклада.
— И в Английском банке вы были, сэр?
— Да, Остин.
— Сколько там миллионов, и все люди спали!
— Да.
— А меня там не было, — простонал он и разочарованно принялся опять за мытьё кузова.
Вдруг мы услышали шум колёс на дороге. Старые дрожки остановились, действительно, перед крыльцом Челленджера. Я видел, как выходил из них молодой седок. Спустя мгновение горничная, оторопелая и растрёпанная, как будто её только что разбудили от глубокого сна, принесла на подносе визитную карточку. Челленджер в ярости засопел, и, казалось, каждый чёрный волос его стал дыбом.
— Журналист! — прохрипел он. Потом оказал с презрительной усмешкою:— Впрочем, это естественно. Весь свет торопится узнать, какого я мнения об этом происшествии.
— Едва ли этим вызван его визит, — сказал Саммерли. — Ведь он уже поднимался на этот холм, когда разразилась катастрофа.
Я прочитал карточку: «Джеймс Бакстер, лондонский корреспондент „Нью-Йорк Монитор“».
— Вы его примете? — спросил я.
— Конечно, не приму.
— О Джордж, тебе бы следовало быть приветливее и внимательнее к людям. Неужели ты не почерпнул никакого урока из того, что над нами стряслось?
Он успокоил жену и потряс своей упрямой, могучей головою.
— Ядовитое отродье! Не так ли, Мелоун? Худшие паразиты современной цивилизации, добровольное орудие в руках шарлатанов и помеха для всякого, кто уважает самого себя. Обмолвились ли они хоть одним добрым словом по моему адресу?
