Вадим Собко - Звёздные крылья
Каждую минуту можно было ждать, что дверь распахнется и в кабинет войдет Крайнев. Полученное известие потрясло и обрадовало Валенса. Весь день работа валилась из рук. Он обошел весь институт и лично проверил, как выполняется приказ о продолжении работ Юрия Крайнева.
Чтобы избавиться от назойливых мыслей, Валенс сел за стол и принялся за работу. Немецкие институты сообщали о своих сомнительных достижениях в области реактивных двигателей. Крайнев был в Германии, и Валенс понимал — Юрия хотят заставить работать.
А вдруг Крайнев предал?
Эта мысль прорезала сознание, как молния. И сразу же исчезла. Даже в мыслях Валенс не мог допустить чего-либо подобного.
Вечером, как обычно приветливый, спокойный и веселый, он появился в клубе, где был организован комсомольский вечер.
Молодежь института веселилась как никогда. Произносились речи, поднимались тосты, искристое вино то и дело выбивало пробки из бутылок.
Появился оператор кинохроники и долго снимал этот веселый комсомольский праздник.
Ганна, молчаливая и грустная, сидела рядом с инженером Матяшом. Она, казалось, была безразлична ко всему, но в то же время ею владело непонятное внутреннее напряжение.
Порой она взглядывала в лицо Валенса, и тогда ей становилось совсем не по себе.
Вечер затянулся допоздна.
Валенс вышел из клуба, не дождавшись окончания праздника. Только Ганна видела, как он ушел.
А потом случилось то, о чем еще долго говорили в институте стратосферы. Молодой инженер Сергей Король высоко поднял свой бокал и провозгласил:
— А теперь я хочу выпить за здоровье Юрия Крайнева. Он умер, но я пью за его здоровье и желаю, чтобы в нашем институте как можно скорее появились такие инженеры, каким был Крайнев.
Ганна почувствовала, как ее качнуло и пол стал проваливаться под ней. Она вдруг засмеялась, высоко, заливисто, истерично. Все ее тело вздрагивало, будто в конвульсиях.
К ней подбежали, хотели помочь, перепуганный Матяш принес воды, но истерический смех не проходил.
Так оборвался весело начатый вечер. Лежащую без чувств Ганну отвезли домой. Врачи констатировали тяжелое нервное потрясение. Ганна никого не узнавала. Опасались за ее жизнь. На вопрос, когда можно ждать выздоровления, врачи только пожимали плечами: болезнь могла пройти за две недели, могла тянуться всю жизнь…
Когда Валенс узнал о случившемся, он долго неподвижно сидел в своем кресле. Ему было очень жаль девушку, но он не сомневался: если вернется Крайнев — Ганна сразу выздоровеет — иначе не могло быть.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Утром Стенслёвский начал проверять и испытывать крыло. Он стоял в залитой солнцем лаборатории, поглядывая на стрелки приборов и записывая показатели в небольшую тетрадку. Время от времени он недовольно покачивал головой: он испытывал модель крыла на вибрацию, а с этой стороны дело обстояло особенно скверно.
Злейший враг самолетов, особенно скоростных, — вибрация отдельных частей, несущих большую нагрузку. И если в полете от самолета отрывается элерон, рули, целое крыло или весь он неожиданно рассыпается без удара в воздухе, то можно быть уверенным, что тут действовала именно вибрация отдельных частей, не замеченная своевременно конструктором.
Маленькими толчками можно раскачать и опрокинуть огромную каменную глыбу, надо только четко выдерживать ритм раскачивания. Отряды солдат по мосту не ходят в ногу. Ритм ходьбы может раскачать мост до того, что железные фермы не выдержат и сломаются.
Нечто подобное произойдет и с самолетом, если допустить ритмическую и сильную вибрацию его частей.
Стенслёвский злился. Его крыло, его «знаменитое» крыло вибрировало, если верить аппаратам, больше, чем все известные до сих пор крылья. Ни один пилот не согласился бы полететь на машине с подобными крыльями; такой самолет не стоило и строить.
Карьера Стенслёвского могла оборваться, не начавшись. Он нервничал — у него для этого были все основания. Только теперь он осознал неудачу своей конструкции. Свои нововведения он считал вершиной технической смелости, в действительности же они были порождением бессилия и неграмотности.
На первый взгляд созданное им крыло поражало оригинальностью конструкции, но опытный инженер сразу же заметил бы все его недостатки. Одним словом, когда Крайнев и Яринка вошли в лабораторию, Стенслёвский был в плохом настроении. Он попытался встретить их приветливой улыбкой, но ничего, кроме жалкой гримасы, у него не получилось.
Неудача с крылом была слишком явной, чтобы Стенслёвский мог искренне улыбаться.
Однако в следующую минуту он вспомнил все свои другие задания и оживился.
Быть может, профессор Крайнев хочет посмотреть на крыло? Он очень охотно, даже с восторгом примет во внимание все его замечания.
Юрий посмотрел на него слегка насмешливо. Потом повернулся к Яринке и остановился, полный удивления.
Широко раскрытыми глазами девушка впилась в стрелки, дрожавшие на циферблатах.
— Я боюсь этого крыла, — сказала она сдавленным шепотом, — только умалишенный мог выдумать что-нибудь подобное.
Юрий засмеялся. Действительно, судя по показателям приборов, крыло было очень плохое.
Стенслёвский стоял, стиснув зубы. На его красивое лицо неприятно было смотреть. Одна щека пылала жарким румянцем, под лимонно-желтой кожей другой не проступало ни кровинки.
Отстранив инженера, Юрий подошел к аппаратам. Он снял модель крыла и перенес ее на стол. Прикосновение к головкам винтов, которые пришлось отпустить, обрушило на него ливень воспоминаний. Эти образы были слишком яркими, чтобы можно было пройти мимо, не заметив.
Однако в эту минуту Юрий без труда мог отогнать шумливый рой воспоминаний. Перед ним лежало толстое крыло обтекаемой формы. Сверху оно имело вид двух параллелограммов, сведенных под очень тупым углом.
Долго, с любопытством рассматривал Юрий модель. Его губы искривила презрительная усмешка. Он взглянул на Стенслёвского, — тот стоял, будто в ожидании приговора. Юрий снова перевел взгляд на крыло, нарочно выдерживая такую длинную паузу.
— Та-ак, — сказал он, не глядя на Стенслёвского, — за такие крылья я своим студентам никогда больше двойки не ставил. Оно сломается здесь, здесь и вот здесь.
И Крайнев провел пальцем три линии на поверхности крыла.
— Вы ошибаетесь, — надменно ответил Стенслёвский. — Измерения показали абсолютную безукоризненность этого крыла.
— А ну-ка, покажите, — Крайнев протянул руку к тетрадке с записями, — я ведь тоже могу ошибаться.
