Станислав Лем - Насморк
- Да? - поднял он брови.
- Публике преподносят ее как нечто увлекательное, но сводится она к тренировкам и еще раз к тренировкам. Скучное однообразие и лишь краткие минуты подъема.
- Ага! Почти то же, что и в Неаполе, верно?
- Да, к тому же нас приучают к самонаблюдению. Показания приборов могут подвести, тогда последним индикатором остается человек.
- Итак, скучное однообразие. А что внесло разнообразие в Неаполе? Когда и где?
- Когда я испугался.
- Испугались?
- По крайней мере дважды. Это меня развлекло.
Я подбирал слова с трудом, настолько это ощущение было неуловимо. Он не спускал с меня глаз.
- Вам приятно ощущение страха?
- Не могу сказать, да или нет. Хорошо, когда возможности человека совпадают с желаниями. Я обычно хотел то, чего не мог. Существует масса разновидностей риска, но банальный риск, скажем, вроде того, которому подвергаешься в русской рулетке, мне не по душе. Это бессмысленный страх... А вот то, что нельзя определить, предугадать, разграничить, меня всегда привлекало.
- Поэтому вы и решили стать астронавтом?
- Не знаю. Возможно. Нас считают смышлеными шимпанзе, которыми по хорошо разработанной программе управляет на расстоянии земной компьютер. Наивысшая организованность как знак цивилизации, противоположный полюс которой все это. - Я указал на газету с фотографией римского эскалатора на первой полосе. - Не думаю, однако, что все так просто. А если даже это и так, то на Марсе мы все равно будем в полном одиночестве. Я с самого начала знал, что мой физический недостаток дамокловым мечом висит надо мною, ведь шесть недель в году, когда цветут травы, я ни на что не гожусь. Правда, я рассчитывал полететь - на Марсе травы не растут. Это совершенно точно известно, и мои начальники тоже считали, что я годен, но в итоге проклятый насморк отодвинул меня в дублеры, и мои шансы свелись к нулю.
- Шансы полета на Марс?
- Да.
- Но вы согласились остаться дублером?
- Нет.
- Aut Caesar, aut nihil [Цезарем или никем (лат.)].
- Если вам угодно.
Барт расплел пальцы и весь ушел в кресло. Казалось, так вот, прикрыв веки, он переваривает мои слова. Затем приподнял брови и слегка улыбнулся:
- Вернемся на Землю! Все эти люди были аллергиками?
- Почти наверняка все. Только в одном случае не удалось установить точно. Аллергия была разной - в основном на пыльцу растений, а кроме того, астма...
- А можно узнать, когда вы испугались? Вы сказали минуту назад...
- Запомнились два момента. Один раз в ресторане гостиницы, когда к телефону позвали Адамса. Это распространенная фамилия, речь шла о другом человеке, но мне показалось, что это не простая случайность.
- Вам подумалось, что к телефону просят покойного?
- Нет, конечно. Я подумал: что-то начинается. Что это пароль, предназначенный для меня, о котором никто из присутствующих не мог бы догадаться.
- А вы не думали, что это кто-нибудь из вашей группы?
- Нет. Это исключалось. Им запрещено было вступать со мной в контакт. Если бы произошло нечто, отменяющее нашу операцию, скажем, началась бы война, ко мне пришел бы Рэнди - руководитель группы. Но только в подобном случае.
- Простите, что я так назойлив, но для меня это важно. Итак, позвали Адамса. Но если имели в виду вас, это значило бы, что ваша игра раскрыта и вам дают это понять - вы-то выступали не под именем Адамса!
- Конечно. Наверно, поэтому я и испугался. Хотел подойти к телефону.
- Зачем?
- Чтобы выйти на связь с ними - с другой стороной. Лучше так, чем ничего не знать.
- Понятно. Но вы не подошли?
- Нет, обнаружился настоящий Адамс.
- А во второй раз?
- Это было уже в Риме, ночью, в гостинице. Мне дали тот же номер, в котором во время сна умер Адамс. Что ж, расскажу вам и про это. Когда меня направляли, обсуждались различные варианты моего поведения. Я мог повторить путь любой из жертв, не обязательно Адамса, но я участвовал в совещаниях и перетянул чашу весов в пользу Адамса...
Я прервал рассказ, видя, как у него заблестели глаза.
- Понятно. Не сумасшествие, не море, не автострада, а просто безопасный запертый номер в гостинице - одиночество, комфорт и смерть. Верно?
- Возможно, но тогда я об этом не думал. Предполагали, как мне кажется, что я избрал его маршрут, рассчитывая обнаружить сенсационные материалы, которые он раздобыл и где-то припрятал, но и это было не так. Просто этот человек мне чем-то импонировал.
Хотя Барт и уязвил меня минуту назад своим "Aut Caesar, aut nihil", я по-прежнему говорил откровеннее, чем привык, поскольку был в нем крайне заинтересован. Не могу сказать, когда именно стремление раскрыть это дело стало моей навязчивой идеей. Поначалу к обезличенности источника зла я относился как к своего рода правилу игры, с которым необходимо считаться. Сам не знаю, когда эта игра меня затянула, чтобы потом отвергнуть. Я поверил в обещанные ужасы, у меня были доказательства, что это не выдумка, - я едва не пережил их, но все оказалось иллюзией. Я не удостоился приобщения. Сыграл Адамса как умел, но не соприкоснулся с его судьбой, ничего не испытал, а поэтому и ничего не узнал. Быть может, слова Барта так меня задели именно потому, что в них была правда. Фрейдист Керр, коллега Фицпатрика, тоже фрейдиста, наверняка сказал бы, что я все поставил на карту, предпочтя скорее погибнуть, чем проиграть, именно погибнуть, поскольку я проигрывал; мою ставку на Адамса и всю операцию он свел бы к фрейдистской схеме влечения Танатоса [влечение к смерти]. Наверняка бы так сказал. Все равно. Помощь Барта была как бы нарушением кодекса альпинизма, я уступал дорогу, чтобы позволить затащить себя в гору на веревке, но лучше уж так, чем полный провал. Я не хотел и не мог покончить с этим делом так, словно меня выставили за дверь.
- Поговорим о методе, - вернул меня к действительности голос Барта. Вы произвольно ограничили количество рассматриваемых случаев и разделили их на существенные и несущественные.
- Вы так считаете? Почему?
- Потому что случаи разделились не сами по себе. За дискриминант существенных вы приняли безумие и смерть, по меньшей мере безумие, если даже оно не привело к смерти. Однако сравните поведение Свифта и Адамса. Свифт сошел с ума, так сказать, с размахом, а то, что Адамса донимали галлюцинации, вы узнали только из его писем к жене. А сколько могло быть случаев, о которых вы вовсе не знаете!
- Простите, - возразил я, - тут уж ничего не попишешь. Вы зря нас обвиняете, мы столкнулись с классической дилеммой при изучении неизвестных явлений. Чтобы их четко разграничить, надо знать причинный механизм, а чтобы познать причинный механизм, следует четко разграничить явления.
Он посмотрел на меня с явной благосклонностью:
