Лиана Мориарти - Верные, безумные, виновные
Когда Тиффани была в возрасте Дакоты, она попала на вечеринку к богатой подружке и влюбилась в ее дом. Дом был как замок, говорила она. Она до сих пор могла описывать утомительные подробности интерьера этого дома. Ей особенно понравились диванчики у окон. Она помешалась на этих диванчиках. Они были верхом роскоши. Многие годы мама Дакоты мечтала о двухэтажном доме с мраморными ванными комнатами, эркерами и диванчиками у окон. То была специфически архитектурная мечта. Она даже делала эскизы. Так что, когда они с отцом обсуждали дом со строителями, то сказали: «Диванчики у окон, пожалуйста. Чем больше, тем лучше».
Забавно, что однажды Дакота сказала что-то тетушке Луизе, одной из старших сестер мамы, насчет того, что они росли в «бедной» семье, а тетя в ответ рассмеялась: «Мы не росли бедными, просто мы не были богатыми. У нас были праздники, были игрушки, мы прекрасно жили. Только твоя мама считала, что ее место не в этих пригородах, где обитают люди низшего сословия». Потом она рассказала об этом другим теткам, которые стали дразнить маму, но мама не обращала на это внимания, просто смеялась и говорила: «Да ради бога!», как будто она американка на телешоу.
Как бы то ни было, Дакота все еще пыталась полюбить и оценить свои диванчики у окон, но у нее не очень получалось.
Штора была задернута, и Дакота не хотела отодвигать ее, боясь разбудить маму, так что она натянула штору себе на голову.
На улице шел дождь, и она почти ничего не видела. Дом Гарри казался размытым призрачным силуэтом. Она подумала, что там бродит призрак Гарри, сердито ворча, пиная разные предметы и то и дело с отвращением отплевываясь. Люди, люди, почему вы так долго не могли найти мое тело? Вы дураки, что ли?
Она не радовалась его смерти, но и не печалилась. Не чувствовала ничего. Гарри не вызывал у нее никаких эмоций.
Сказав маме, что ни о чем не думает, она говорила правду. Она хотела, чтобы ее мозг был как чистый лист бумаги.
Единственное, что можно было занести на этот чистый лист, – школьные дела.
Ничего больше. Ни грустные мысли, ни счастливые мысли, ни пугающие мысли.
Хорошо, что она поступает в новую школу. У них хороший «академический статус». Она надеялась, что в школе ее мозг напичкают большим объемом фактов и там не останется места для мыслей о том, что она совершила. До этого она тревожилась о том, как поступит в новую школу, но теперь это не имело значения. Вспоминать свои прежние волнения по поводу новых друзей было все равно что вспоминать что-то из раннего детства, хотя барбекю состоялось в конце первого семестра.
Родители все еще любят ее, она в этом не сомневалась. Возможно, в душе они уже не очень сердятся.
Она вспомнила, как на следующий день после барбекю папа, стоя на заднем дворе, размахивал тем большим железным прутом, как бейсбольной битой. У него было багровое лицо, и это вселяло ужас. Потом он, не говоря ни слова, вошел в дом и встал под душ, а ее отец любит поболтать. Чтобы отец перестал говорить, должно было произойти нечто серьезное.
Но после этого мама и папа постепенно пришли в себя. Они слишком сильно любили ее и не могли не простить. Они знали, что она осознает всю чудовищность совершенного ею. Наказания быть не могло – настолько велика была провинность. Не какие-то детские шалости типа: «Никакого телевизора, пока не уберешься в комнате». По сути дела, Дакоту почти не наказывали. Другие дети каждый день совершали множество мелких проступков. Дакота долго накапливала их и совершила одну огромную провинность.
Она сама должна была наказать себя.
Она размышляла о том, не вскрыть ли себе вены. Она читала об этом в книге для юношества, про которую библиотекарша сказала, что она ей не по возрасту, но Дакота уговорила маму купить ей такую. Мама покупала ей любые книги, какие она просила. Подростки делали это. Это называлось «нанесение себе телесных повреждений». Она подумала, что попробует нанести себе телесные повреждения, хотя по-настоящему не терпела вида крови. Однажды, когда родители были заняты своими компьютерами, она пошла в ванную комнату, отыскала лезвие бритвы и долго сидела на краю ванны, набираясь смелости надавить ею на кожу, но не смогла этого сделать. Она была чересчур слабой, трусливой. Вместо этого она со всей силы ударила себя по бедрам сжатыми кулаками. Позже появились синяки, так что получилось. Но потом она придумала себе наказание получше – то, что ранило сильней, чем вскрытие вен. Нечто действующее на нее каждый день, а никто даже не замечал никакой разницы.
От этого ее чувство вины ослабевало, но в то же время она ощущала себя такой безутешной. «Безутешная» было самым красивым словом для ее ощущений. Иногда она снова и снова повторяла его про себя, как песню: безутешная, безутешная, безутешная.
На миг она представила себе, что Гарри был безутешным, а потому так злился на всех. Она вспомнила, как в тот вечер сидела с книгой на диванчике у окна. Подняв глаза, она увидела свет в комнате второго этажа дома Гарри и задумалась: что там делает Гарри, что он вообще делает со всеми комнатами своего дома, если живет там один?
Теперь Гарри умер, и Дакота ничего не чувствовала на этот счет, совершенно ничего.
Глава 20
– Вот они идут! – прокричала Тиффани Виду, бывшему на кухне.
Сама она стояла у входной двери, наблюдая, как по подъездной дорожке идет Дакота, держа за руки дочек Клементины, одетых в розовые пачки. В какой-то момент младшая девочка споткнулась и упала как бы в замедленном движении, как бывает у маленьких детей, и Дакота попыталась понести ее. Малышка ростом была вдвое ниже Дакоты, и ее ножки волочились по земле, а Дакота наклонилась на один бок, шатаясь под тяжестью.
– Дакота такая чудесная старшая сестра! – сказала Тиффани Виду, который подошел к входной двери в полосатом фартуке.
От него сильно пахло чесноком и лимоном, поскольку он мариновал креветки.
– Даже не думай об этом, – ответил Вид.
Пятнадцать лет назад, когда он сделал ей предложение и Тиффани очень понравилось обручальное кольцо (кольцо для Тиффани от «Тиффани», разумеется), Вид сказал: «Прежде чем ты наденешь его, нам надо поговорить о детях, ладно?» Имея трех своенравных дочерей-подростков, Вид не хотел больше детей, но Тиффани была молодой женщиной, и она, конечно, захочет детей, это было естественно, и он это понимал. Поэтому Вид предложил компромисс: всего один ребенок. Установка на одного ребенка. Как в Китае. Больше он вынести не смог бы. Его сердце и банковский счет не справились бы с этим. Он сказал, что понимает: одного ребенка мало, но обсуждать он это не станет. Принимай это или уходи, и, между прочим, «если ты уйдешь, кольцо оставь себе, и я всегда буду любить тебя».
Тиффани согласилась на эту сделку. Тогда дети меньше всего волновали ее, и ей совсем не нравились следы от растяжек.
Она никогда не жалела об этом, лишь иногда, как вот сейчас, ощущала какую-то боль. Из Дакоты получилась бы любящая, ответственная старшая сестра, какими были старшие сестры самой Тиффани. Лишать ее этого казалось несправедливым, в особенности потому, что Дакота не просила ничего, кроме библиотечных книг.
– Может быть, нам стоит пересмотреть условия нашего соглашения, – сказала Тиффани.
– Даже не шути на эту тему. Мне не до смеха. – Вид скорчил скорбную гримасу. Серьезное лицо. – Четыре свадьбы разорят меня. Это будет мой конец. Знаешь, как в том фильме, «Четыре свадьбы и одни похороны». Мои похороны. – Довольный собой, Вид хохотнул. – Четыре свадьбы и мои похороны. Уловила? Свадьбы четырех дочерей и похороны Вида.
– Уловила, Вид, – сказала Тиффани, понимая, что будет слушать эту шутку все ближайшие месяцы, а возможно, и годы.
Она смотрела, как вслед за детьми к дому подходят Эрика с Оливером и Клементина с Сэмом. В их строе было что-то странное, они шли поодаль друг от друга, словно это не две близко знакомые пары, а четыре отдельных гостя, не встречавшиеся до этого дня и случайно пришедшие в одно время.
– Привет! – издалека выкрикнула Эрика, неправильно рассчитав время.
Подъездная аллея была очень длинной.
– Привет! – крикнула Тиффани, спускаясь по ступеням навстречу гостям.
Когда они подошли ближе, она заметила у всех одинаковые остекленевшие улыбки, как у людей, недавно подсевших на наркотики, или религию, или финансовую пирамиду. Тиффани охватила дрожь. Как пройдет этот вечер?
Вид с распростертыми объятиями прошел мимо нее навстречу гостям. «Господи Иисусе, Вид, можно подумать, это любимые родственники, вернувшиеся из долгого заграничного путешествия!»
Барни тоже подумал, что гости – его любимые родственники, и принялся исступленно обнюхивать обувь каждого, словно пытаясь обнюхать всех в рекордно короткий срок.
– Милости просим, милости просим! – воскликнул Вид. – Посмотрите только на этих прелестных маленьких девочек! Привет! Надеюсь, вы не против, что я послал Дакоту вас встретить. Не хотел, чтобы мясо пережарилось. Барни, уймись, бешеная псина. – Он расцеловал Клементину в обе щеки. – Я ведь помню, что ты гурман вроде меня, верно? Мы любим хорошую еду! Знаешь, в прошлый раз, когда мы встречались у Эрики, помню, мы разговаривали про еду.
