Юрий Брайдер - Щепки плахи, осколки секиры. Губитель максаров
– Подожди… Я не понимаю, в чем тут подвох. Стена исчезнет?
– Конечно, – охотно подтвердил Окш.
– И что из этого? Чем это может навредить максарам? Ни в одном из ближайших миров у них нет достойных противников, особенно сейчас, после гибели жестянщиков. Они давным-давно перестали бояться чужого вторжения.
– Раньше ты соображал лучше. Особенно когда работал на Карглака. – Не ясно было, зачем Окш старается уязвить Хавра. – Стена исчезнет, но перед этим она превратится в мешок, медленно и неотвратимо затягивающийся мешок, внутри которого окажется все Чернодолье вместе с максарами, их слугами, их замками и, что действительно обидно, вместе с их сокровищами. Понимаешь?
– Пока еще не совсем…
– Ты плавал когда-нибудь на парусниках?
– Приходилось.
– Парус крепится к мачте или рее специальными тросами. Если половину или даже треть из них перерезать, ветер легко справится с остальными и унесет парус прочь. Или обрушит его на палубу. Если верить покойному Азду, защитная стена будет действовать только до тех пор, пока целы девять десятых из числа ее опор. Я же вывел из строя четвертую их часть. О том, как это делается, подробно изложено во все том же завещании Азда… Лишившись притока энергии, стена начала сжиматься, пожирая пространство, оставшееся внутри нее. Мешок затягивается, и так будет продолжаться до тех пор, пока он не превратится в нечто такое, чего даже нельзя измерить. Тогда Чернодолье провалится в тартарары. Что будет дальше, я не знаю. Но максары уже никогда не вернутся в этот мир.
– И давно у тебя родилась подобная идея? – поинтересовался Хавр.
– Это непростой вопрос… Моментом зачатия можно считать тот день, когда я закончил изучение опусов Азда, а родовые схватки начались сразу после того, как рухнули надежды на воссоздание межпространственного оружия. Все это время плод зрел вот здесь, – Окш постучал себя пальцем по голове.
Где-то вдали снова гулко рвануло, и когда Хавр покосился на борозду, она уже превратилась в ров, дно которого откосом спускалось к дальнему краю.
Пейзаж Чернодолья тем временем неуловимо изменился. Перспектива исказилась, другими стали пропорции привычных предметов. Холмы отдалились и как бы вросли в землю. Развалины древнего замка сместились к самому горизонту и были теперь еле видны. И вообще у Хавра создалось впечатление, что он смотрит на мир через перевернутую зрительную трубу.
– Когда все закончится, здесь останется дыра, куда более грандиозная и мрачная, чем та, что ведет в преисподнюю, – сказал Окш. – Наши потомки смогут любоваться ею и сотни поколений спустя.
– Если только мы по твоей милости вообще не лишимся потомков… Пойми, дыра останется не только здесь, но и во всей структуре мироздания! Ты не только обрезал тросы, крепящие парус, ты еще и пробил днище лодки, в которой все мы плывем из прошлого в будущее. Я даже не представляю, какие последствия может иметь твой поступок… Неужели уже ничего нельзя поправить?
– Предлагаешь вернуть стену на прежнее место?
– Хотя бы!
– И оставить максаров в покое? Дать им возможность жить и здравствовать? – Начавшийся спор не помешал Окшу проявить заботу о лошади, выразившуюся в том, что он навесил ей на морду торбу с зерном.
– Неужели все они заслужили той участи, которую ты им уготовил?
– Об этом говорить уже поздно. Слышишь? – Окш на мгновение умолк, пережидая грохот очередного взрыва. – События развиваются сами собой. Это как лесной пожар. Уж если мы его зажгли, то вряд ли сумеем потушить самостоятельно. Лучше позаботиться о собственной безопасности… Хотя нет! Кажется, я что-то упустил из вида…
Он подошел поближе к еще абсолютно неповрежденному истукану (какой это был по счету – пятнадцатый, двадцатый?) и швырнул в проем арки камушек, исчезнувший с той же неотвратимостью, с какой исчезает капля воды, упавшая на раскаленную сковородку.
– Эти ворота действуют как обратный клапан. Пропускают только в одну сторону, – задумчиво произнес он. – Выйти может абсолютно каждый, а войти только тот, кто знает секрет ворот. Пока хоть один такой каменный болван цел, максары имеют возможность покинуть Чернодолье, хотя я и очень сомневаюсь в этом… Они, наверное, до сих пор не догадываются, в какую ловушку угодили. Но на всякий случай не мешает перестраховаться. Ни одна мышь не должна проникнуть оттуда сюда. Хватит того, что Карглак дважды ускользал от возмездия…
Окш выхватил клинок, который успел перед этим сунуть в ножны, однако отчаянный крик Хавра пригвоздил его к месту.
– Стой! – Тот сорвал с плеча многозарядку. – Ни шага дальше! Хватит! Кончай свои дурацкие опыты! Нужно думать о том, как спасти этот мир, а не как окончательно доконать его.
– Осторожней, любезный, – в голосе Окша звенело опасное веселье человека, готового абсолютно на все. – Еще неизвестно, причинят ли мне вред твои пули, но после близкого знакомства с моим клинком тебя не сошьет даже Эштра.
Прежде чем Хавр успел глазом моргнуть, призрачное лезвие промелькнуло над ним, и многозарядка, укоротившаяся ровно наполовину, сразу полегчала.
– Теперь ты понимаешь разницу между человеком и максаром? – осведомился Окш через плечо. – Для вас же будет лучше, если я останусь единственным представителем этой расы… Хотя только одним богам известно, как скучно жить гордому и непобедимому горностаю среди крыс и хорьков…
Окш исчез в черном чреве истукана, и вскоре с многострадальной стеной стали происходить всякие метаморфозы – она то резко мутнела, теряя первозданную прозрачность, то начинала искрить всей своей необъятной поверхностью, и тогда казалось, что с небес низвергается сверкающий фиолетовый дождь.
Впрочем, Хавр уже перестал обращать на это внимание. Отупляющая слабость, знакомая ныряльщикам, добывающим жемчуг из морских глубин, да рудокопам, вынужденным день за днем дышать ядовитым воздухом свинцовых или ртутных копей, охватила его. Еле переставляя ноги, он отошел подальше от быстро расширяющегося, а главное, углубляющегося рва и присел прямо на голую землю.
– Кричите и будете услышаны… – пробормотал он. – Молите, и молитва ваша дойдет по назначению… Только боюсь, мне уже не докричаться… Голос не тот… Доверия не вызывает…
Некоторое время Хавр сидел неподвижно, пытаясь побороть поселившуюся в его теле расслабляющую пустоту, а потом заговорил, глядя не в небо, как это принято при общении с богами, и не в землю, как это полагается при беседах с мертвыми, а прямо перед собой – в пустоту.
Говорил он медленно и негромко, хотя слова были вовсе не обязательны. Хватило бы и мыслей, сформулированных соответствующим образом. Главное здесь заключалось в интонации.
