Стивен Бакстер - Эволюция
А ещё они могли укусить тебя за ногу.
Ловушки Джоан были простыми: не больше, чем просто скрытые сети и ловушки, где приманкой была пряная еда с сильным запахом. Расставив их, она и Люси скрылись из поля зрения в тени туфового обнажения — хрупкой, легко подвергающейся эрозии лавы — и приготовились ждать диких детей.
Со времён Рабаула жизнь Джоан и её дочери была трудной — но тогда она была трудной у любого из жителей планеты. Пусть даже её великий проект с сопереживанием пошёл прахом, Джоан не прекратила работать. Держа на буксире наивную маленькую Люси, она удалилась сюда, на Галапагосы.
Как ни парадоксально, эти хрупкие острова относительно хорошо сохранились после великой глобальной катастрофы. Когда-то здесь жило всего семнадцать тысяч человек, главным образом мигрантов с материкового Эквадора. До Рабаула здесь возникали постоянные трения между потребностями этого растущего и возмущённого населения и уникальной живой природой, номинально охранявшейся в соответствии с законами национального парка Эквадора. Но острова всегда кормились ресурсами материка. Когда после Рабаула всё треснуло по швам, когда прекратили прибывать корабли, большинство населения сбежало домой.
И вот острова, в значительной степени освободившиеся от людей — и ещё от их спутников, крыс и коз, и от их отбросов, сточных вод и нефтепродуктов — снова начали процветать на свой скромный лад.
Джоан и Люси — и ещё горстка других людей, в том числе Алиса Сигурдардоттир до самой своей смерти — обосновались в руинах постройки на острове Санта-Крус, которая когда-то была Станцией Исследования имени Чарлза Дарвина, и вместе с местными жителями, оставшимися здесь, посвятили себя помощи существам, которые так заинтриговали самого Дарвина во времена разгоравшегося вымирания.
Какое-то время связь ещё сохранялась. Но затем высотные электронно-импульсные бомбы, которыми пользовались в разгар грязных многополярных войн, разрушили ионосферу. И когда последние спутники в небе были сбиты, настал конец телевидению, и умолкло даже радио. Джоан долго поддерживала режим приёма — до тех пор, пока оставались работоспособными их устройства, и пока оставался заряд. Но минули уже годы с тех пор, как они хоть что-то слышали.
Теперь никакого радио. Никаких инверсионных следов в небе, никаких кораблей на горизонте. Внешний мир просто не существовал, ни для кого и ни для чего.
Они привыкали к изоляции. Всегда следовало помнить, что, когда что-нибудь изнашивалось, это терялось навсегда. Но запасы, оставленные теми тысячами людей, которые пропали — инструменты и одежда, батареи и факелы, бумага и даже консервированная пища — поддержат существование этого небольшого сообщества, насчитывающего менее сотни человек, всю их жизнь, даже с избытком.
Мир мог подходить к концу — но пока не здесь и не сейчас.
Человечество не исчезло: конечно же, нет. Величайшей финальной драме, которая разыгрывалась по всей планете, предстояло длиться ещё много лет, и даже десятилетий. Но иногда, когда Джоан думала о самом далёком будущем, она понимала, что не могла представить себе, какое будущее ожидает Люси, всего лишь восемнадцатилетнюю сейчас, и детей, которые будут после неё — вообще ни единой мысли. И потому она главным образом не думала об этом. А что ещё можно было там делать?
У ног Люси по камням носились крабы, ярко-красные на фоне чёрной поверхности, с лазурно-голубыми глазами, торчащими на стебельках.
— Мам?
— Что, дорогая?
— А ты когда-нибудь думала о том, правильно ли мы поступаем по отношению к этим детям? Я имею в виду, что, если бы бабушка и дедушка тех морских игуан сказали: «Нет, вам не стоит есть эту слизистую морскую штуковину. Возвращайтесь обратно на деревья, где вы должны жить».
Глаза Джоан были закрыты.
— Мы должны позволить детям эволюционировать, словно игуанам?
— Ну, может…
— Чтобы потомки горстки детей смогли приспособиться, многие из тех, кто сейчас остаётся в живых, должны умереть. Боюсь, что у нас, людей, нет морального права сесть в сторонке и позволить этому случиться. Но, если наступит день, когда мы не сможем помочь им, ну, в общем, тогда в дело вступит папа Дарвин, — Джоан пожала плечами. — Они наверняка приспособятся, будь уверена. Но результат может быть не слишком похожим на нас. Чтобы выжить здесь, бакланы утратили способность к полёту — возможно, самый прекрасный дар из всех. Интересно посмотреть, что они унаследуют от нас. Конечно, это лишь моё предубеждение. Но разве не замечательно было бы представить себе, что, каким бы жестоким не казался нам процесс эволюции, однажды его результатом могло бы стать нечто новое и в некотором смысле лучшее, чем мы?
Несмотря на жару, Люси содрогнулась:
— Это страшно.
Джоан похлопала Люси по ноге.
— Испугаться — это хорошо. Это показывает, что ты начинаешь пользоваться своим воображением. Понимание того, кто мы такие и как мы оказались здесь — это иногда пугает меня даже сейчас.
Люси сжала её руку.
— Мама, я должна это сказать. Твой взгляд на жизнь настолько безбожный…
Джоан немного отодвинулась.
— Ах. Я знала, что этот день настанет. Итак, ты обнаружила в небесах великого Жу-Жу.
Люси почувствовала, что на неё необоснованно нападают.
— Ты всегда побуждала меня читать. Я просто считаю, что было бы трудно предполагать, что бог — это ничего, кроме антропоморфического построения. Или что мир — это всего лишь… огромный механизм, перемешивающий наши крошечные жизни, трансформирующий наших детей, словно горстку водорослей в тарелке.
— Хорошо, может быть, для бога всё ещё остаётся место. Но какого рода бог вмешивался бы всё время? И разве эта история не замечательна уже сама по себе?
Посмотри на весь этот путь. Подумай о своих бабушках. У тебя много предков в каждом поколении, но есть только одна бабушка по матери. Так что существует молекулярная цепь преемственности, ведущая от каждой из нас в самое далёкое прошлое, насколько мы можем её проследить. У тебя десять миллионов бабушек, Люси. С тех самых пор, как та комета смела с лица Земли динозавров и дала шанс тем первым мелким крысовидным приматам — десять миллионов. Представь себе, как они выстроятся в один ряд, стоя бок о бок, твоя бабушка рядом со своей собственной матерью, а та, в свою очередь, рядом со своей.
Вначале, конечно, будут человеческие лица.
Среди тех лиц оказались бы ученики Матери, предки африканской популяции людей, из которой происходила Джоан. А если бы Люси смогла проследить линию своего отца-европеоида, она увидела бы среди постепенно меняющихся лиц Юну из Ката Хуук, а немного дальше в прошлом Яхну, девочку, которая встретила последнего неандертальца, которые и сами происходили от группы Матери.
