Александр Казанцев - «На суше и на море» - 82. Фантастика
С одной стороны, он не осознавал ничего, кроме боли и собственных криков. С другой стороны, окружающая действительность полностью, даже навязчиво, вторгалась в его сознание: и травинки у самых глаз, и спокойствие леса, и стволы деревьев над головой. И небольшой фургончик, остановившийся на дороге рядом с ним.
У человека, вышедшего из фургончика и склонившегося над Рэвелом, было обветренное, морщинистое лицо. Одет он был в грубую фермерскую одежду. Он тряхнул Рэвела за плечо и спросил:
— Ты ранен, парень?
— Нна ввостооок! — простонал Рэвел. — Нна ввостооок!
— Ничего, если я подниму тебя? — спросил человек.
— Ддааа! — пронзительно закричал Рэвел. — Ввостооок!
— Я лучше отвезу тебя к доктору!
Боль не усилилась, когда фермер поднял его и уложил на спину в кузове грузовичка. Он был на оптимальном расстоянии от трансмиттера, и боль уже достигла предела. Фермер сунул в рот Рэвела какую-то свернутую тряпку.
— Прикуси это, — посоветовал он. — Станет легче.
Легче не стало, но кляп приглушил вопли. Он был благодарен и за это.
Рэвел осознавал происходящее: езду в густеющих сумерках, фермера, несущего его в дом, построенный в колониальном стиле, но внутри выглядевший как госпиталь, доктора, осматривавшего его. Они обменялись с фермером несколькими фразами. Затем тот ушел, а доктор вернулся и опять посмотрел на Рэвела. Доктор был молодым человеком в белом халате, рыжеволосым и широколицым. Он выглядел взволнованным.
— Вы ведь из той тюрьмы?
Рэвел все еще стонал через кляп. Ему удалось конвульсивно дернуть головой, что должно было означать утвердительный кивок. Казалось, тысячи ледяных игл вонзились в грудь, а шею у плеч дерут напильником. Кисти выламывало из суставов, наподобие того, как гурман за обедом дробит зубами крылышко цыпленка. В желудке — океан огня. С него сдирают кожу, бритвами кромсают нервы, молотами размалывают мышцы. Какие-то пальцы изнутри выдавливают из орбит глаза. Но, несмотря на изощренность пытки, на совершенство действия боли, она не выключала мозг, сохраняя ясным сознание. И не было для него никакого ни забытья, ни забвения.
— Сколько зверства в иных людях! — произнес доктор. — Я попытаюсь удалить эту штуку. Не знаю, что из этого выйдет, — нам не объясняли принцип их действия, — но я попытаюсь извлечь ее.
Он отошел и вернулся со шприцем.
— Его там нет. Мы обыскали всю рощу.
Уордмен удивленно уставился на доктора, хотя и знал, что тот говорит правду.
— Ладно, — сказал он. — Кто-то подобрал его. У него был сообщник, который помог ему бежать.
— Никто бы не осмелился, — возразил доктор. — Тот, кто помог ему, сам попадет сюда.
— Тем не менее, — ответил Уордмен, — я вызову полицию, — бросил он уже на ходу в канцелярию.
Через два часа позвонили из полиции. Они уже проверили тех, кто обычно ездит по этому проселку, местных жителей, которые могли бы что-либо видеть или слышать, и нашли фермера, который подобрал недалеко от тюрьмы раненого и доставил к доктору Элину в Бунитаун. Государственная полиция была убеждена, что в действиях фермера не было злого умысла.
— В отличие от доктора, — хмуро отметил Уордмен, — тот должен был понять все почти сразу.
— Да, сэр, я тоже так думаю.
— Но он не доложил о Рэвеле.
— Нет, сэр.
— Вы уже послали за ним?
— Нет еще. Мы только что получили сообщение.
— Я хотел бы поехать с вами. Ждите меня.
Уордмен выехал в санитарной машине, чтобы забрать Рэвела. Не давая сигналов, она подкатила к дому доктора Элина, сопровождаемая двумя полицейскими машинами. Они ворвались в крохотную операционную, когда Элин уже мыл в тазу инструменты.
Уордмен жестом показал на человека, лежавшего без сознания на столе в центре комнаты.
— Вот Рэвел, — сказал он.
Элин удивленно взглянул на операционный стол:
— Рэвел? Поэт?
— Вы не знали? Почему же тогда вы помогли ему?
Вместо ответа Элин внимательно посмотрел в глаза вошедшему и спросил:
— Вы и есть Уордмен?
— Да, это я.
— Тогда, я думаю, это ваше. — И Элин вложил в руку Уордмена маленькую окровавленную коробочку.
Потолок оставался белым, несмотря на попытки Рэвела взглядом выжечь на нем слова… Когда в глазах зарябило, он прикрыл их и написал на внутренней стороне век паучьими буквами одно-единственное слово: «Забвение».
Он слышал, как кто-то вошел в палату, но любое движение требовало такого усилия, что еще некоторое время он держал глаза закрытыми. Когда же он их все-таки открыл, то увидел Уордмена, с мрачным видом стоящего у изголовья койки.
— Как вы себя чувствуете, Рэвел? — спросил он.
— Я размышлял о забвении, — ответил Рэвел, — и писал поэму на эту тему.
Он уставился на потолок, но там ничего не было.
— Вы просили… Вы однажды просили карандаш и бумагу. Мы решили, что вам их можно дать.
С внезапной надеждой Рэвел посмотрел на Уордмена, но потом до него дошел смысл его слов.
— Ах, вот что, — сказал он.
Уордмен нахмурился и спросил:
— Чего же еще? Я же сказал, что вам дадут карандаш и бумагу…
— Если я пообещаю больше не уходить.
Руки Уордмена сжали спинку кровати.
— Что с вами случилось? Ведь вам не уйти, теперь вы это знаете.
— Вы хотите сказать, что мне не выиграть. Но я и не проиграю. Это ваша игра, ваши правила. Если мне удастся свести игру вничью, то и это будет неплохо.
— Вы все еще думаете, что это игра, — сказал Уордмен. — Вы думаете, что все это несерьезно. Хотите посмотреть, что вы наделали?
Он подошел к двери, открыл ее, махнул кому-то рукой, и в комнату вошел доктор Элин.
— Вы помните этого человека?
— Помню, — ответил Рэвел.
— Его только что доставили, — продолжал Уордмен. — Примерно через час ему вживят коробочку. Вас это радует, Рэвел?
Глядя в глаза Элину, Рэвел сказал:
— Простите меня!
Элин улыбнулся и покачал головой:
— Не нужно. Мне казалось, что громкий процесс может помочь избавить мир от таких штучек, как «Страж». Но, — он кисло улыбнулся, — процесс не был громким.
— Вы оба слеплены из одного теста, — вмешался Уордмен. — Только и думаете об эмоциях толпы. Рэвел досаждает всем своими так называемыми поэмами, Элин — своей речью на суде.
Рэвел спросил у доктора, улыбаясь:
— О, вы произнесли речь? Сожалею, что не мог ее слышать.
— Она не была блестящей, — ответил Элин. — Я не рассчитывал, что суд продлится только один день, и у меня не было времени подготовиться.
