Филип Фармер - Многоярусный мир. Том 2. Сборник фантастических произведений
Они ждали, пока караванщики не кончили есть жареное мясо, пить джин и водку и не отправились, пошатываясь, спать. По обеим сторонам каравана расставили с интервалом непьющих часовых, но фургоны находились в пределах границ Большой Торговой Тропы, отмеченной резными деревянными изображениями Бога Торговли, и поэтому они по-настоящему не тревожились о нападении людей или полуконей. Какое-нибудь животное могло забрести в лагерь, гигантская ласка или лев могли попытаться задрать коня или даже человека, но это было маловероятно, поэтому атмосфера была расслабленной.
Кикаха снял с лошадей всю сбрую и хлопнул их по крупу, чтобы они ускакали.
Он испытывал легкое сожаление о них, поскольку они были одомашненными животными и вряд ли могли процветать в диких Великих Прериях. Но им придется рискнуть, так же, как и ему.
Затем они с Ананой, привязав к спинам тюки с водой в бутылках, сушеным мясом и овощами, с ножами в зубах поползли в залитой брызгами лунного света темноте к каравану. Мимо двух часовых, расположенных на расстоянии сорока ярдов друг от друга, они пробрались незамеченными. Они направились к огромному десятиколесному фургону, бывшему двадцатым в колонне.
Они проползли мимо небольших фургонов, в которых храпели спящие мужчины, женщины и дети. К счастью, с караваном не было собак, и по веской причине: гепардоподобная пума и ласка особенно любили собачье мясо, до такой степени, что все путешественники давным-давно перестали брать с собой собак для путешествия по прерии.
Устроить жилое помещение внутри плотно упакованного груза на нижнем этаже фургона оказалось нелегко. Им пришлось вытащить множество деревянных ящиков и рулонов тканей и ковров, а потом опять разложить их над норой, где они будут проводить свои дневные часы. Выбитый груз с большим трудом вогнали туда, куда он только влез. Кикаха надеялся, что никто не заметит, что раскладка стала не такой, какой была, когда фургон покинет берег реки.
У них имелись две пустые бутылки для санитарных целей, а одеяла обеспечили им довольно удобную постель — пока фургон не покатился утром в путь. Рессор у фургона не было, и хотя прерия казалась довольно гладкой идущему, пешком, в фургоне неровность почвы становилась преувеличенной.
Анана жаловалась на то, что она чувствовала когда находилась замкнутой в камере галеры, но теперь она чувствовала себя погребенной под обвалом. Снаружи температура резко поднималась в полдень — свыше двадцати четырех градусов по Цельсию, но отсутствие вентиляции и близость тел угрожали удушить путников. Им пришлось сесть и уткнуться носами в отверстия, чтобы получить достаточно кислорода.
Кикаха расширил эти отверстия. Он очень не хотел этого делать, так как это увеличивало опасность их обнаружения караванщиками. Однако, пока фургон путешествовал, никто не собирался заглядывать на нижний этаж.
В первый день им почти не удалось поспать.
Ночью, пока караванщики спали, они вылезли наружу и проползли мимо часовых в открытую прерию. Здесь они вымылись в ручье, снова наполнили бутылки водой, справили естественные надобности, которые было невозможно или крайне неудобно справлять в фургоне. Они проделали гимнастические упражнения, чтобы снять оцепенение с мускулов, вызванное стесненными условиями, а также тряской и рывками фургона. Это казалось самой наглой выходкой в мире прятаться прямо под носом, не упоминая уже о ягодицах, тишкетмоаков. Будучи один Кикаха мог чувствовать себя более удобно, более непринужденно. Но хотя Анана особенно не жаловалась, ее не совсем подавленные стоны и брань порядком надоели ему. В этих тесных, замкнутых условиях было невозможно не прикасаться часто друг к другу, но она каждый раз реагировала чересчур сильно.
Она велела ему оставаться на своей собственной половине «гроба», не делать таким очевидным свое тело и так далее.
Кикаха начал всерьез подумывать о том, чтобы предложить ей скрываться от Колокольников самостоятельно или, если она откажется, нокаутировать ее, вытащить из фургона в какое-нибудь место и оставить там. Временами он фантазировал о том, чтобы перерезать ей горло или привязать к дереву так, чтобы до нее могли добраться волки или львы.
Он сказал себе, что это дьявольский способ начать любовный роман.
Тут он спохватился. Да, он так подумал: любовный роман. Так! Как же это он мог влюбиться в такую злобную, высокомерную смертоносную суку?
Мог. Как сильно он не бесился, ненавидел и презирал ее, он начинал ее любить.
В любви для Кикахи не было ничего нового ни в этом, ни в том, другом мире, но никогда — при таких обстоятельствах.
Несомненно, если не считать Подарги, выглядевшей на лицо точь в точь как Анана, и странной, действительно неземной Хрисенды, Анана была самой прекрасной женщиной из всех, кого он когда-либо видел.
Но для Кикахи это автоматически не приводило к любви. Он, конечно, ценил в женщинах красоту, но подвергался большой возможности влюбиться в женщину с приятным характером, сообразительную, с чувством юмора, чем в неприятную и тупую красавицу. Если женщина была всего лишь разумно привлекательной или, наверное, даже заурядной внешности, он мог бы влюбиться в нее, если находил в ней определенные свойства, а Анана была определенно неприятной особой.
Так почему же он испытывал к ней чувство любви бок о бок с враждебностью?
«Кто знает? — подумал Кикаха. — Очевидно, не я. И это само по себе приятно, поскольку я не хотел бы стать для самого себя вкусным и непредсказуемым».
Плохо в этом романе было то, что он, по всей вероятности, будет односторонним. Она могла проявить чувственный интерес к нему, но он был бы эфемерным и сопровождался бы презрением. Она, разумеется, никогда не сможет полюбить лаблаббия. Если уж на то пошло, он сомневался, что она вообще сможет полюбить кого бы то ни было. Господы находились по ту сторону любви. По крайней мере, так говорил Вольф.
Второй день прошел быстрее, чем первый, оба оказались способными проспать больше. Той ночью их загнал на дерево львиный прайд пришедший к ручью на водопой вскоре после прибытия людей. Наконец, когда часы шли, а львы не проявляли ни малейшего желания брести восвояси, Кикаха впал в отчаяние, скоро станет невозможным прошмыгнуть обратно в фургон.
Он сказал Анане, что им придется слезть, и попытаться припугнуть больших кошек.
Как обычно, у Кикахи имелся новый мотив, кроме очевидного. Он надеялся, что если Анана имеет какое-то припрятанное или имплантированное в тело оружие, то теперь она откроет его. Но у нее его не имелось, либо она считала ситуацию недостаточно отчаянной, чтобы воспользоваться им. Она сказала, что может, если пожелает, попытаться отпугнуть этих чудовищ, но намерена оставаться на дереве, пока они не уйдут.
