Александр Плонский - Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)
— Мне приходилось бывать на Памире, — не выдержал я. — И там действительно…
— Тем лучше, — не дал мне договорить Николай Иванович. Казалось, он боится потерять нить повествования. — Так вот, я останавливался в одной семье. Знаете, у апфийцев странные и для нас неудобопроизносимые имена. Поэтому продолжу параллель и воспользуюсь именами памирцев. Назову своих друзей ну хотя бы…
— Сафарбековыми, — подсказал я, вспомнив семью таджиков, принимавшую меня в высокогорном селе Чартем.
— Отлично. Вы, конечно, догадываетесь, что разговаривать приходилось с помощью лингвисторов. Только один из трех братьев Сафарбековых…
— Асалбек!
— …Асалбек, говорил по-русски, с очень необычным, мягким акцентом.
— По-русски? Апфиец?
— Наберитесь терпения, друг мой. Так вот… Отца у них не было: и в апфийских семьях случаются драмы. Семью возглавляла мать — женщина лет пятидесяти, разумеется, по земным меркам, красивая непривычной для нашего глаза яркой, пугающей красотой. Когда я сказал об этом Асалбеку, тот поразился: «Красавица? Да она же старуха!»
Асалбек, в порядке культурного обмена, проучился пять лет на факультете космолингвистики Ленинградского университета. Теперь вам ясно, почему он знал русский? Поначалу его прикрепили ко мне в качестве гида, но вскоре между нами установились дружеские отношения. Вам это может показаться странным, ведь нас разделяла не только разница в возрасте. Говоря о том, что апфийцы похожи на таджиков, я подразумевал ассоциативное сходство. Анатомия и физиология у них кое в чем иные, чем у нас. Но, повторяю, для меня это не главное.
Итак, я сказал, что подружился с Асалбеком. Но скорее мы привязались друг к другу. Асалбек называл меня Никиляиванивич — смешно и трогательно. Его выпуклые, изумрудного цвета глаза под пушистыми ресницами светились при этом такой неподдельной любовью, что становилось неловко, ну чем же я заслужил ее?
Оказалось, однако, что эта необъяснимая любовь… как бы вернее сказать… унаследована мною. Вот что рассказал однажды Асалбек, и рассказ его, взволнованный и сбивчивый, напоминал исповедь, слова рвались, словно непрочные нити, иногда мой друг переходил на родной язык, и тогда я спешил нажать сенсор.
Его история может показаться вам банальной, — Николай Иванович бросил на меня быстрый взгляд, и я снова подумал, что он с самого начала читает мои мысли. — Ну, да каждый понимает по-своему. В меру собственной испорченности, как говорили когда-то…
— Так что же рассказал Асалбек? — спросил я сконфуженно.
— Оказывается, в Ленинграде у него была девушка. А если называть вещи своими именами, то они жили три года как муж и жена. И все это время Асалбек умолял мать благословить их брак. Но она не соглашалась.
— А зачем было просить согласия, они же взрослые! — возмутилась Оля.
— У каждого народа свои обычаи. В давние времена и у нас судьбы детей нередко решали родители. Ну вот… Для Асалбека настал день возвращения на Апфу. Я представляю этот хмурый ленинградский день, толчею космодрома, голос диктора: «Заканчивается посадка…» — и двух людей — апфийца и жительницу Земли, прижавшихся друг к другу в прощальном объятии.
Словом, Асалбек улетел домой, и там его вскоре женили. Я видел жену Асалбека — молоденькую, кроткую женщину с грустными глазами. Тогда у них уже было трое ребятишек.
«Никиляииванивич, — произнес Асалбек под конец исповеди, — в первую же ночь я сказал жене, что не люблю ее и никогда не буду любить, потому что люблю и буду любить всегда другую женщину, которая осталась на Земле».
Николай Иванович надолго задумался, потом встал:
— Вот и все. А сейчас — спать!
Заснуть не удавалось, наверное, не мне одному. Из ума не выходила извечная история: жестокая женщина из-за нелепых предрассудков искалечила жизнь сына. Но почему эту, предельно ясную, ситуацию Николай Иванович назвал «парадоксальной»? В чем он углядел парадоксальность, ведь не случайно же…
И вдруг меня словно током ударило, я даже негромко вскрикнул. Какой же я глупец! Мать Асалбека предстала в совсем ином образе: мудрая женщина, у которой сердце обливается кровью от жалости к сыну, но она не может поступить иначе, не имеет права…
Только теперь я понял, зачем меня командировали на Дзету, а ведь до этого недоумевал, с какой целью нужно исследовать генные спектры упсеков. Скажу без ложной скромности: как специалист по генным спектрам я один из первых. Но прежде ими занимались лишь для улучшения наследственности человека. Выходит, теперь…
И в ушах снова прозвучал голос Николая Ивановича:
«Любое существо, наделенное высшим разумом, для меня — человек!»
«КТО Я?»
Главным инженером научно-исследовательского института, где в пятидесятых годах работал Плотников, был Фрол Степанович Липкин — массивный мужчина лет сорока пяти, авторитетный, шумный, прекраснейший специалист, властный и жесткий, но незлой человек.
Фрол Степанович незадолго до этого получил Сталинскую премию за создание радиорелейной линии. Аппаратура пошла в серию.
Однажды Липкин решил, что его непосредственные подчиненные — начальники отделов и лабораторий — слишком уж закисли в своих четырех стенах, и повез их на полигон: пусть понаблюдают радиорелейку в действии, приобщатся к практике и проникнутся еще большей ответственностью за порученные им участки работы.
Автобус выехал за город, свернул на грунтовую дорогу, остановился перед шлагбаумом, тронулся дальше.
— Приехали, — сказал Липкин.
Плотников увидел поле, напомнившее ему аэродром парашютно-планерного клуба, — аж защемило в груди. Там и сям по полю, как шахматные фигурки, были без видимого порядка расставлены автофургоны. Казалось, партия в разгаре, игроки думают над очередными ходами. На крышах фургонов виднелись рогатые антенны.
Подошли всей гурьбой к одному из фургонов. Ефрейтор — оператор станции — вытянулся в струнку: главный, хотя и был человек сугубо штатский, произвел на него впечатление генерала, если не маршала. Впрочем, такое впечатление он производил на всех.
Следом за ефрейтором Липкин и Плотников, которого выбрал главный инженер, втиснулись в кузов. Для ефрейтора места не осталось, он спроецировался на стенку, превратившись в смутно угадываемую тень.
— Сейчас я вступлю в связь, — многозначительно провозгласил главный и начал крутить ручки.
Но почему-то никто не спешил вступить с ним в связь, несмотря на многократно повторяемые страстные призывы. В ответ слышалось только гудение умформера.
