Колин Уилсон - Башня
А на дне уже разворачиваюсь во всю ужасающую силу кратерное насекомое, окованное бронированными пластинами тело грузно вздымалось над мелкорослым муравьиным сонмищем. Едва какой-нибудь из их числа подбегал достаточно близко, чудище пригвождало его к земле мощными передними лапами. Мгновенное движение массивных челюстей, и голова отскакивала, как мячик; перекусить туловище ему тоже не составляло труда. Число угодивших в ловушку бестолково копошащихся тел, видимо, не смущало чудище. Оно работало с размеренной монотонностью заведенного механизма, и вскоре дно кратера сделалось скользким от крови. Пытаясь защититься, муравьи пускали в ход жала — куда там! Даже когда одному из них перед гибелью удалось вонзить свое оружие лупоглазому в глотку, чудище вынуло его челюстями, как занозу.
В кратер скатились последние из преследователей, в целом там барахталось, пожалуй, не меньше сотни. Выбраться наверх им было практически невозможно из-за скученности. Всех, кому удавалось выбраться на склон кратера, увлекали обратно тела сородичей. Некоторым счастливцам удавалось чудом дотащиться до гребня кратера, но тут их с копьями наготове уже поджидали братья, и муравьи снова скатывались на дно.
Теперь в слитности действий муравьев выявлялся очередной минус. Общность зачаточного разума, делающая этих насекомых столь грозными преследователями, обернулась для них непоправимой бедой: каждый муравей в отдельности разделял теперь общее чувство безвыходности и обреченности.
Эту картину братья наблюдали еще с полчаса, пока трупов внизу не нагромоздилось столько, что лупоглазому обитателю кратера трудно было и двигаться. Сами муравьи как-то сникли, сделались вялыми, словно запас сил у них иссяк. В конце концов, когда солнце уже начало клониться к закату, молодые люди повернулись к бойне спиной и отправились обратно к ручью. Шли медленно: от безумной гонки по камням поистерли себе все ноги. В голове Найл ощущал странную тяжесть, будто все эмоции полностью истощились. Даже завидев впереди летящие низко над деревьями паучьи шары, он не почувствовал никакого смятения, словно это были простые облака.
Братья намеренно сделали большой крюк и к ручью вышли мили на две ниже муравейника черных. Каждый втайне опасался, что красные, чего доброго, учуют личинок. Все отдавали себе отчет, что второй раз унести ноги не хватит сил.
К счастью, муравьи не попадались; повстречали лишь несколько жуков, одну тысяченожку да большого серого паука, жадным взором проводившего их из-за натянутой меж деревьев паутины; впрочем, напасть он не решился. Наконец перед самой темнотой братья добрались до своего пристанища под камнем. Туда уже успели забраться несколько большущих мух, проведавших, где у людей хранится запас дынь. Незваных гостей братья прогнали, орудуя ветками как мухобойками. Затем, закидав вход кустами и сучьями, завернулись в одеяла и забылись сном изнеможения. На следующий день перед рассветом отравились в обратный путь. Солнце застало путников на пустоши. А где-то за час до темноты показались и знакомые красные скалы-обелиски, изъеденные ветром. Сердце у Найла радостно затрепетало, даже слезы выступили на глазах. Впечатление было такое, будто с домом они расстались прямо-таки месяцы, а не дни назад.
Прошло несколько дней, и личинки превратились в муравьишек — крохотных беззащитных созданий с ненасытно распахнутыми ртами. Вайг дни проводил в поисках корма для них, прочесывая окрестности, чтобы раздобыть спелых плодов со сладкой мякотью. Утро целиком уходило на то, чтобы надоить у афидов сладкого раствора, который брат собирал в специальную посудину. Найл души не чаял в уморительных малышах. Ручной живности у них никогда не водилось. Осу-пепсис с независимым и строптивым норовом едва ли можно было считать ручной; эти ж были такие забавные, что и сестренка, только куда бойчее и шаловливей. Набрав самой мягкой во всей округе травы, Вайг свил муравьям гнездо, и те в нем резвились, дурашливо карабкаясь и легонько покусывая друг дружку за лапки, а когда Найл совал им палец, пытались добраться до него. Мягкая их кожица вскоре отвердела; было забавно цвенькать по муравьиному боку пальцем — звук бодрый, звонкий. Найлу доставляло удовольствие, расслабясь, сливаться с их незамысловатым врожденным умишком. При этом создавалось впечатление, что ты и сам точь-в-точь такой же муравьеныш; невольно напрашивалось сравнение, что именно так, должно быть, человек ощущает себя в пору младенчества. Разум истаивал, растворялся среди ласковой, зыбкой ряби, оживленной млеющим теплом и уютом укромной безмятежности, создающей отдельную вселенную. Пообщавшись всякий раз с муравьятами, Найл выходил наружу из пещеры, напрочь утрачивая чувство страха. В такие минуты казалось, что его присутствие сознают и кактусы, и кустарник — не остро, с внимательной настороженностью, а тепло и смутно, словно сквозь дымку приятного сна. И когда на руку Найлу уселась большая остроносая муха, намереваясь поживиться кровью, он не ощутил ни неприязни, ни раздражения, а лишь терпеливое сочувствие и понимание нужды этого насекомого, а потому смахнул муху бережно, словно извиняясь перед ней.
Через несколько недель муравьев стало просто не узнать: совершенно взрослые особи, кропотливо исследующие каждый уголок жилища. Вайг почти все свое время проводил в поисках корма, аппетит у насекомых был поистине ужасающий.
Однажды утром задолго до рассвета Найл проснулся от необычного звука: кто-то с молчаливым упорством скребся. Звук доносился из глубины пещеры, где держали муравьев. Найл ощупью добрался до дальнего конца жилища и там осторожно провел рукой по подстилке из сухой травы; муравьиное гнездо пустовало. Осторожно шаря руками по стене и по полу, Найл неожиданно наткнулся на влажноватую кучку свежего грунта… Источник звука, судя по всему, находился где-то поблизости. Уяснить что-либо, сидя в полной темноте, было решительно невозможно, поэтому Найл, возвратясь в жилую часть, прихватил там охапку лучинок и огниво (осторожно, чтобы не перебудить остальных). Осмотрительно ступая между постелей, Найл пробрался в «муравейник» — пусто. Однако возле угла в стене виднелась дыра, а под ней земляной холмик. Сунувшись туда с лучиной, Найл убедился, что это не просто дыра, а прямо-таки лаз, ведущий куда-то вниз. В глубине угадывалось глянцевитое туловище муравья. Прошло немного времени, и наружу выкарабкался один из них, доставив в передних лапках горстку грунта, которую аккуратно положил на скопившуюся кучу. Пара минут, и появился еще один, тоже неся землю.
Разгадка наступила лишь спустя многие часы, когда куча почти уже достигла потолка и в ней появилось много песка. Передние лапы у муравьев были покрыты жидкой грязью, а песок был подозрительно мокрым. Насекомые прокапывались к скрытому под землей водному источнику. Еще через час грязь с муравьев уже исчезла, а когда Торг опустил в образовавшуюся скважину масляный светильник, язычок пламени отразился в воде, метрах в двадцати от поверхности. Когда Вайг пощекотал муравьиную грудь, насекомое послушно выделило глоток воды. Буроватая вода была прохладной и освежала, хотя и имела железистый привкус. Вскоре Вайг приучил муравьев самостоятельно сливать воду в посудину. Так у людей появился постоянный источник воды, немыслимая прежде роскошь.
