Ярослав Вейс - День на Каллисто (антология)
— По правде говоря, я как психолог с волнением читал его дневник, — задумчиво произнес доктор Флеминг. — Записи весьма разнообразны: там есть любопытные рассуждения, афоризмы, размышления по поводу возникшей опасности и длительного одиночества. Иногда они занимают целую страницу, порой это всего лишь одно-два предложения; нередко они носят сумбурный характер, в них трудно найти смысл, иногда загадочны. Но как раз в них-то, я полагаю, и следует искать ответ на вопрос: «Что случилось с Дональдом Бенстом?» Взгляните, он начал записи цитатой из Сенеки, точнее парафразом: «На многое мы не решаемся не потому, что это трудно осуществимо, но потому, что нам не хватает смелости». Не правда ли, весьма симптоматично? Видимо, для большей наглядности Бенст на полях каждой страницы обозначил тему. Первую он сформулировал просто: «Плавание». Прочитать вам несколько строк?
Все кивнули.
«Это — страсть, страсть, от которой мне уже не избавиться. Тот, кто еще не испробовал этого коктейля наслаждения и горечи, блаженства и каторжного труда, тот не поймет, что значит извечное, неодолимое желание человека проявить себя, доказать свою силу, бороться и одержать победу над собой, над другими, над стихией. В каждом из нас дремлет потенциальный герой… Или это всего лишь обыкновенная жажда перемен — образа жизни, обстановки, страстная мечта о свободе, желание попробовать свои силы? И бегство, бегство от проторенных путей повседневной жизни, от привычек, доходящих до автоматизма, бегство от будней и неспособности отыскать в жизненном однообразии что-то новое?!
Добровольное уединение. Да, мне не нужны зрители, я не страдаю от отсутствия аплодисментов, лавровых венков, медалей…
Вам будет очень недоставать меня, дети, если я не вернусь?»
При этих словах Джуна приглушенно зарыдала, спрятав лицо в ладони. Герон жестом попытался остановить Флеминга, но тот, не обращая на него внимания, продолжал:
«Одиночество… Я начал борьбу в одиночку, потому что хотел одержать победу над самим собой, над слабостью, над покорностью судьбе. Каждый человек хотя бы раз в жизни должен попытаться совершить невозможное… Нас одолевает столько вопросов, которые в суете жизни мы не имеем возможности осмыслить. Здесь я сам распоряжаюсь своим временем. Разве это не прекрасно?
Нет, нет, я не создан для одиночества, я лишь внушил себе это… Одиночество ничего не разрешит. Ибсен заблуждался, утверждая, что самый сильный человек — тот, кто чаще всего бывает один… Может быть, он не думал так, как я понимаю это сегодня… Я принимаю действительность. Но должен ли я расценивать свое смирение как покорность судьбе? Каждый человек по-своему одинок, и все же нет более одинокого одиночества, чем добровольная душевная изоляция мореплавателя…»
Флеминг помолчал, затем, торопливо перевернув несколько страниц, воскликнул:
— Ага, вот, здесь начинаются строчки, над которыми стоит призадуматься.
«Я вновь собрал рацию. Ловлю странные сигналы… Мне удалось разгадать их код…
Они ужасно любопытны. Их все интересует. Почему они выбрали меня? Потому ли, что я один?
Когда, наконец, вы оставите меня в покое?..»
— Или вот это место, — настаивал Флеминг.
«Страдаю от безлюдья; это страшные мгновенья, когда человек сознает, что вокруг никого нет и не будет. Вот почему я рад возможности поговорить с ними, хотя, признаюсь, это довольно своеобразный диалог. У меня такое чувство, будто они лишь проверяют определенные факты, словно давно все знают о нас…»
— Продолжать? — доктор Флеминг окинул взглядом присутствующих. Все кивнули. — А что вы скажете на это?
«Сегодня ночью мне показалось, будто я, пережив какую-то катастрофу, а может, эпидемию, проникшую из космоса, или разрушительную термоядерную войну, остался один на свете… Континентов более нет, большая часть земной поверхности покрыта океаном, как когда-то, в незапамятные времена; мне некуда плыть, и если когда-нибудь я увижу берег, то он будет безжизнен, пуст, как мое нутро…
Я должен сотворить свой собственный мир. Его у меня не отнимут.
…Нет, они не такие. Речь идет не только обо мне… Люди, вы — будущее этой планеты, и вы за нее в ответе. Стоя на краю пропасти, вы не смеете равнодушно взирать вниз; не надейтесь на других, не придумывайте отговорок, что вы тут ни при чем, что вы ничего не можете, что вам это не под силу…
От нечего делать я перечитываю свои записи. Может, лучше их уничтожить?.. У меня так мало времени. Как сообщить самое главное? Почему они не хотят и слушать о моем возвращении? Ведь меня ждет Джуна! Как им это объяснить?..»
При этих словах супруга Бенста, сидевшая все это время с закрытыми глазами, вдруг встрепенулась и тихо спросила:
— Не понимаю, о ком он говорит?
Ей никто не ответил. Лишь доктор Флеминг, откашлявшись, попросил:
— Если позволите, Джуна, я покажу эти тексты коллегам. Я не хотел бы быть опрометчивым, но, вероятно, одиночество, физическое и душевное перенапряжение — вот, где нужно искать причины трагического конца Бенста. Он сам дает нам доказательства того, что его мучили галлюцинации… Жаль… В противном случае мы должны допустить…
— Что ты хочешь сказать? — в воздухе повис отрывистый, недоверчиво-вопрошающий возглас Смита.
Но Флеминг не захотел говорить о своей догадке. Тогда Смит взял инициативу в свои руки.
— Извините, но я должен вам кое-что сказать. Сегодня во второй половине дня в редакцию поступило сообщение из Аргентины, в котором говорится, что в марте Дональд бросил якорь вблизи аргентинских берегов. Прибрежная стража вела с ним переговоры где-то в окрестностях Рио-Саладо. Они даже помогли достать ему доски для ремонта днища… И что весьма прискорбно, судейское жюри может квалифицировать это как оказание помощи.
— Другими словами, если бы его плавание завершилось успешно, он был бы дисквалифицирован, — вздохнув, констатировал Герон.
— Но это было бы несправедливо! — запротестовала Джуна.
— К сожалению, инструкции на этот счет вполне определенные.
— Значит, все было напрасно. — Она вздохнула и немного погодя призналась. — Я смертельно устала.
— В самом деле, уже поздно, — извиняющимся голосом сказал Герон.
— Нет, прошу вас, останьтесь. Осталось совсем немного, не правда ли, доктор?
Флеминг кивнул.
— Он все время пишет о конце, о своем намерении совершить нечто такое, что будет воспринято нами как безумие. Вот, послушайте.
«Уйти? Но как? Пока я отвергаю это, пока сам понимаю безрассудность этой мысли, все хорошо. Но что, если я поддамся искушению? Они не настаивают, нет, но…»
